Охота на Герострата
Шрифт:
Нет, нельзя так… Всегда нужно предполагать самое худшее. Иначе… Господи, пусть он будет жив. Пусть только он будет жив.
Мы осторожно спустились в подвал. Он ничем не напоминал тот, в котором мы побывали днем раньше. Пример необустроенности; образчик того, как выглядели питерские подвалы до вступления в нашу жизнь законов рыночной экономики: темно, сыро, переплетения труб, местами — холодно, местами — жарко, только что крыс не видно для полноты картины. Впрочем, это не означает, что их здесь нет вовсе: попрятались, скорее всего.
На
Все ящики были вскрыты, и я остановился, не доходя до них, чтобы перевести дух, приготовиться к тому, что сейчас увижу.
Сифоров оглянулся на меня, понял, остановился и сам, дожидаясь.
Над ящиками, засунув руки в карманы, стояли в полном молчании двое сотрудников ФСК. Вид у них был удрученный. Еще один снимал обстановку на видеокамеру; подрагивал в полумраке ярко-алый огонек.
Пусть только он будет жив, повторил я мысленно и приблизился к ящикам.
Сифоров двинулся рядом. Я увидел первое землистого цвета лицо: человек средних лет с маленькими давно вышедшими из моды усиками, руки сложены на груди, костюм помят, вымазан чем-то белым, пустой мертвый взгляд полуприкрытых глаз. Я понял, что имел в виду свидетель-водопроводчик, когда говорил с придыханием: «лежит и смотрит». Герострат и тут сообразил выкинуть коленце: ни у одного из мертвецов, упакованных в ящики, не были закрыты глаза. Случайность? Нет, случайностью здесь и не пахло. Герострат не допускает случайностей подобного рода. И, думаю, он отлично сознавал, какой — открытые мертвые глаза — эффект это будет производить на психику стороннего наблюдателя.
Первое лицо было мне незнакомо.
Я быстро, без остановки, с гулко бьющимся сердцем (казалось, его тяжелые размеренные удары должны слышать все, здесь присутствующие) я пошел мимо ящиков, вглядываясь не более секунды в каждое новое лицо.
В ящиках находились люди разных возрастов, разного телосложения, в разной одежде: от трусов до полного комплекта костюма-тройки. Один был совершенно гол, и на теле его я увидел неглубокие, но, должно быть, чрезвычайно болезненные раны. Болезненные, естественно, еще когда он был жив. Они покрывали тело густой сеткой, и в ней угадывалась некая система. Следы пыток? С Герострата станется…
Я увидел двенадцать лиц и среди них ни одного знакомого. Миновал последнего, вновь с шумом перевел дыхание. И мне тут же стало чуть стыдно этого своего недавнего желания: пусть кто угодно будет в ящике, но только не Мишка Мартынов, пусть только ОН будет жив. Ведь эти двенадцать — они тоже люди, в конце-то концов; у них остались, наверное, семью, дети… Будь ты проклят, Герострат! За одно это ты лишил себя права на существование. И уж будь уверен… Дай только до тебя добраться… Как бешеную собаку!..
— Ну, — напомнил о себе Сифоров, — опознали кого-нибудь?
Я отрицательно покачал головой:
— Ни Мартынова, ни Хватова здесь нет. Видимо, все это специалисты из вашего Центра.
— Скорее всего, так, — легко согласился Сифоров, мрачно разглядывая ближайший ящик. — До чего уже дошло… Вот еще почему, Борис Анатольевич, его необходимо изолировать как можно быстрее. Он не просто опасен, он — чрезвычайно опасен…
— Если он хотя бы на каплю верит в то, что проповедует перед членами Своры, для него это не должно иметь особенного значения, — сказал я. — СХЕМА… Пойдемте на свежий воздух. Мне здесь трудно говорить.
Мы вышли из подвала в солнечный день, и я немедленно закурил. Напряжение еще не прошло; я вдыхал дым жадно, надеясь никотином притупить обострившиеся углы чувств.
К Сифорову опять подскочил Лузгин.
— Предварительный опрос. Жильцов дома. Ничего не дал, — отрапортовал он. — Говорят. Только ночью. Подъезжал. Какой-то грузовик. Но что это был. За грузовик. И что из него выгружали. Никто. Не обратил. Внимания.
— Какой ночью? — медленно выговаривая слова, уточнил Сифоров.
— Сегодняшней.
Ответный ход? — подумал я и в глазах капитана распознал тот же самый не высказанный вслух вопрос.
Глава девятнадцатая
После того, как показания были записаны, свидетеля-водопроводчика отпустили домой.
Он шел по улице, и каждым шагом походка его становилась ровнее, и через какое-то время никто уже не сказал бы, что он пьян.
Поднявшись к себе, в маленькую однокомнатную квартирку, свидетель со всей тщательностью умылся, переоделся в домашнее и несколько минут посидел в продавленном кресле перед пустым экраном старого черно-белого телевизора.
В единственной комнате его квартиры было грязно; валялись пустые бутылки из-под водки и портвейна; сквозь посеревшую от копоти тюль неуверенно пробивались солнечные лучи, устраивая на полу игры неясных теней; на кинескопе телевизора восседал большой рыжий таракан.
Свидетель никогда особенно не задумывался о том, насколько разбойный вид имеет его квартира. Не собирался он устраивать генеральную уборку и сегодня. У него имелось дело поважней. Он потянулся к телефону, стоявшему здесь же на полу, с треснутым корпусом, поднял обмотанную изолентой трубку и набрал номер.
Взгляд свидетеля был пуст, лицо застыло в странной гримасе. Находись рядом Борис Орлов, он сразу узнал бы и этот взгляд, и это выражение лица, и сразу все бы понял. Но Бориса Орлова здесь не было. Как, впрочем, и предусматривалось.
На том конце провода долго не отзывались. Свидетель ждал. После пятнадцатого гудка трубку наконец подняли и он услышал:
— Кто?
— Энигма, — сказал водопроводчик.
— Слушаю.
— Это он.
— Понял. Спасибо. Отдыхай.
Короткие гудки.