Охота на Горлинку
Шрифт:
Лейтенант обернулся и внимательно посмотрел на нее. Подошел поближе, вгляделся в фотографию в причудливой рамке, которую до этого закрывали книги: средних лет мужчина, жилистая шея, равнодушные глаза.
— Кто это?
— Так, знакомый…
— Видно, хороший мастер снимал — отличная работа. Не знаете, в какой мастерской?
— Посмотрите, там написано.
Лейтенант отодвинул крышку. На белом фоне четкая надпись золотом: «Фотоателье Ф. И. Возного». У владельца ателье от частого употребления испортился штамп — буква «ф» стерлась и едва просматривалась.
— Буду во Львове, обязательно сфотографируюсь у этого Возного.
— Вряд ли удастся. Насколько я знаю, пан Возный уже давно обанкротился…
Когда Василь и Нечай возвращались от учительницы, инструктор райкома комсомола возбужденно говорил:
— Ну и штучка эта Мария!.. Видел? Хитрая какая, словами сыплет, а не
— Дивчина как дивчина, — равнодушно ответил ему Василь. — Красивая — вот это верно.
ВЛАДА — ЛЕСНАЯ КОРОЛЕВНА
Занятая подготовкой к операции «Гром и пепел», банда Стафийчука на время прекратила активные действия, затаилась, накапливала силы. Изредка приходили в банду связники из окрестных сел, сообщали, что в округе спокойно, вот только комсомольцы собирают вокруг себя молодежь, «работать» стало трудно, знают они все и всех.
Комсомольцы Зеленого Гая действительно времени даром не теряли, использовали затишье для подготовки к новым боям. Неутомимый Нечай почти каждый день проводил с хлопцами занятия по строевой подготовке, на пустыре за сельской околицей был оборудован тир, оттуда часто раздавались выстрелы. Отряд разросся, демобилизовывались из армии солдаты военного призыва, возвращались по домам. Особенно обрадовался Нечай, когда почти одновременно прибыли два брата-близнеца Гаевые, сержанты Роман и Петро. Братья были дружками Нечая еще по школьным годам, вместе воевали в партизанском отряде, а когда пришла Советская Армия — им едва исполнилось семнадцать, — ушли добровольцами на фронт, добивали фашистов где-то в Германии. Ромка и Петр явились в Зеленый Гай в полной парадной форме, с орденами и медалями, заработанными в боях, быстро разобрались в обстановке и уже на второй день пришли к Нечаю — принимай в отряд. Иван назначил их командирами отделений, и братья, привычно вскинув винтовки на плечи, начали муштровать свои отделения, да так, что хлопцев прошибало до седьмого пота. Они водили их в «атаки», рассыпали цепью, учили рукопашному бою и хитрой тактике засад — кто знает солдатскую науку лучше сержантов?
— Ну, бандерам крышка, — удовлетворенно сказал как-то Нечай. — Легко им было убивать старых да малых, пока хлопцы на фронтах сражались, теперь же мы — сила.
Комиссаром отряда стала Надийка. После смерти Леся она очень изменилась — посуровела, редко пела песни, почти все свободное время отдавала комсомольской работе. Впрочем, то, что она делала, трудно было вместить в планы мероприятий, регулярно отсылаемых в райком: просто Надийка часто беседовала с хлопцами и девчатами про то, про это, рассказывала им газетные новости, кого-то убедила в колхоз вступить, кому-то помогла вместе с комсомольцами новую хату поставить, добилась-таки, что открыли в Зеленом Гае вечерний пятый класс, сама ходила по хатам, убеждала родителей не препятствовать детям, которые к знаниям тянутся. Вот из таких встреч, бесед, забот и слагалась Надийкина комсомольская работа… Надийка не расставалась с пистолетом, да и комсомольцы берегли своего секретаря. Девушка сперва не замечала той негласной охраны, которая сопровождала ее повсюду, — просто собирается идти к родственникам в соседнее село, и обязательно кому-нибудь по дороге с нею. А когда узнала, рассердилась:
— Что я, хлопцы, маленькая?
— В том-то и дело, что не маленькая — очень уж заметная, большой человек, — пошутил Нечай.
Себя же Нечай не берег. Он мотался по дальним хуторам, куда еще только вторгалось новое, — немало было там хлопцев и девчат в батраках у лесных хозяйчиков. Обездоленные войной, отрезанные от людей зеленым морем леса, они гнули спины на какого-нибудь «благодетеля» за кусок хлеба, за новые чеботы [10] к рождеству.
Нечай находил с ними общий язык, и это была его победа, когда батрачка Марыся пришла к Надийке с листком бумаги, на котором коряво было выведено:
10
Чеботы — сапоги (укр.).
«Прошу дуже запысаты мэнэ до комсомолу…»
У Нечая на хуторах прибавилось много друзей, с их помощью он узнавал о всех подозрительных событиях, происходящих в округе; например, о том, что баба Кылына самогону много варит, а не продает — куда девает? — или что Панько одноглазый нагрузил на воз три мешка муки, уехал к вечеру, возвратился без ничего — кому возил? Эти и другие сведения попадали через комсомольцев к лейтенанту Малеванному, он их изучал, сортировал, принимал свои меры. Побывал Нечай и на хуторе Скибы. На свое счастье, попал туда, когда хозяина не было дома, а то неизвестно, как закончился бы этот визит, — Скиба не любил непрошеных гостей, а болото рядом — мог же Нечай заблудиться и утонуть?
Подходя к хутору, Нечай прихватил палку. Непривязанные псы, тосковавшие без дела, лениво подняли уши, так же лениво встали, учуяв Ивана. Правда или нет, но говорят, будто собаки инстинктивно перенимают нрав хозяина, и у добрых людей они тоже становятся добрыми, а у злых превращаются в ведьмаков. Первым набросился рыжий. Он несся стрелой, прижав уши к спине, захлебываясь от бешенства, шагах в двух от Нечая пружинисто оттолкнулся от земли, чтобы с ходу сбить жертву с ног. Иван коротко размахнулся и вытянул рыжего дрючком меж ушей так, что тот, перевернувшись в воздухе, мешком с половой шлепнулся на землю, забился в судорогах. Остальные сразу растеряли пыл, завыли, зарычали, но конец рыжего был настолько впечатляющим, что броситься на Нечая не решился ни один.
— Убил! Убил Полкана! — выскочила из дома высокая, статная девушка. Она, видно, мыла полы: юбка высоко подоткнута, в руках тряпка.
— Развели волков! Или людей боитесь? — зло сказал Нечай. — Не подохнет твой Полкан. Собаки, они живучие…
— Твое счастье, что никого на хуторе нет…
Нечай отбросил дрючок, подошел ближе.
— Ну, здравствуй…
— День добрый, — ответила девушка на приветствие, бесцеремонно разглядывая гостя.
Иван тоже исподлобья поглядел на нее: кто такая? Девушка одета была в вышитую блузку, простенькую, для дома. Белокурые косы тяжелым венком лежали на голове. Глаза темные, с чуть приметной раскосинкой, а лицо скуластое — видно, текла в ее жилах доля восточной крови.
— Где глаза такие отхватила? — грубовато пошутил Нечай.
— Нравятся? — кокетливо спросила девушка и сразу же стерла улыбку. — Зачем пришел?
— В гости к тебе! Только встречаешь не больно приветливо, чуть псами не затравила…
— Не мои собаки — отцовы.
«Дочка Скибы, — сообразил Иван. — Ведь говорили же, что у кулака есть красавица дочь».
— Как зовут?
— Влада.
— Красивое имя, древнее…
— Каким нарекли, то и ношу.
Влада обеспокоенно поглядывала на дорогу, которая вела к хутору. Время возвращаться отцу, что подумает, когда увидит ее с незнакомым хлопцем? Скиба раз и навсегда запретил дочери приглашать к себе на хутор кого бы то ни было. Редко-редко отпускал ее к крестной матери в соседние Подгайцы. А так для дочери ничего не жалел, щедро покупал наряды, красивые безделушки, потакая ее капризам. Скиба приучал дочку к лесной жизни, привил страсть к охоте, подарил дорогую бельгийскую двустволку, и Влада часами бродила по болотам, по лесным чащобам, почти никогда не сталкиваясь с людьми — на север от хутора лесам не было конца-краю. Ведь не считать же людьми лесовиков, которые забредали к Скибе, яростно глотали вместе с ним самогон, вечно боялись всего, хватались как дурные при каждом шорохе за автомат. Впрочем, когда один из бандитов бесцеремонно облапил Владу, у Скибы кровью налились глаза, и он не сказал — прорычал: «Убью!» Можно было не сомневаться — убьет: хуторянин в гневе страшен, а силы ему ни у кого не занимать. Скиба любил дочь, не было у него никого, кроме нее. Любил, но не баловал, не раз повторял: «Кто рано встает, тому бог дает». И вставала Влада до зари, весь день моталась по хозяйству, и только иногда к сердцу подступала злая тоска. Подходила тогда к зеркалу, смотрела на себя, думала: «Кому нужна моя краса? И что это за жизнь такая — все тайком, прячась от людей?»
Скиба в мечтах видел свою дочь богатой господаркой, муж у нее первый человек на всю округу, ломают перед Владой шапки за десять шагов. Давно, еще при панах, был он во Львове и видел там на балу, куда случайно попал, утонченных, образованных панянок — такой будет и его Влада. Но для этого надо, чтобы настали другие времена, и тогда старый Скиба покажет, чего он стоит, прижмет к ногтю окрестную голытьбу, будет хозяином, каких мало в крае. Вот о чем мечтал сумрачными вечерами хуторянин Скиба, делился своими планами с дочерью, а та лишь тяжело вздыхала: «Жизнь проходит, тато. Я ведь и сейчас могла бы учиться — никто не мешает». — «Не при Советах!» — вскипал Скиба. «А что вам плохого сделали Советы?» Дочка в упрямстве не уступала отцу. «Руки мне сковали своими законами. Последнее отберут — босякам да лодырям раздадут». Скиба тупо смотрел в окно. Что отберут — так это точно, Стафийчук не раз говорил. Отобрали же у других заможных хозяев, а до него не добрались, не успели — живет на отшибе, в лесу. И уже примеривался Скиба, как стрелять будет в тех, кто придет отбирать у него добро…