Охота на крутых

Граков Александр

– А что мне оставалось делать? Мне было пятнадцать лет и я... я ждала от него ребенка. Да, я любила его! Его многие дурочки тогда любили: красивого, умного, талантливого и... богатого. А я, чтобы заработать себе на школьную форму к осени, подрабатывала летом пионервожатой в лагере. А он привез какую‑то делегацию из горкома партии. Там меня и подцепил. Я ему отдалась в первый же вечер. Он же, сволочь, начитанный, стихов уйму про любовь знает, ну, и все такое прочее – как заморочить голову глупой еще девчонке! Так что уговорить меня, что в случае с вами – просто глупая шутка, ему ничего не стоило – я в рот ему заглядывала, ловила каждое слово.

– И когда же похмелье наступило? – помолчав, обронил Игорь.

– Когда он Настю оставил на растерзание этим... партработникам, а сам приехал в пионерлагерь – уговаривать меня и еще нескольких таких же куриц поучаствовать в веселой вечеринке, где жратвы навалом. А у нас на ужин были – чай и овсяная каша с молоком! Только поэтому мы и поехали... – Женя всхлипнула, затем зарыдала в полный голос, не стесняясь посетителей. Немного успокоившись, продолжала:

– Настя своей

смертью, не зная того, многих из нас тогда спасла от бесчестья, а мне лично открыла глаза на этого подонка. Ведь он же просто использовал девчонку, которая его любила, для своей карьеры – подсунул почти силой под первого секретаря обкома партии, от подписи которого зависело: быть ему замдиректора коксохимического завода или оставаться «шестеркой» на всю жизнь. Это я уже потом разузнала. А тогда... был бы у меня пистолет – клянусь, я не пожалела бы на него всех патронов!

– И что потом?

– Через два дня после того случая у общежития я сделала аборт. А через две недели он пришел валяться у меня в ногах, клялся в вечной любви и упрашивал никому не говорить о случившемся. Я изодрала ему ногтями лицо и выгнала вон.

– Он и Насте клялся в любви до гроба, даже обещал жениться, когда понял, что ему светит за изнасилование несовершеннолетней! Кстати, Настя и была этой самой несовершеннолетней! – рассказал ей Игорь. – Она же его и спасла от тюрьмы, а то и чего покруче.

– Что уж теперь? – вздохнула Женя, пряча в сумочку платочек. – Но кошмары этих двух вечеров, вы правы, преследуют меня постоянно. Я уже и к психотерапевту ходила, и к бабкам‑знахаркам, даже к экстрасенсу одному... Вроде бы на время прекратится, а затем – вновь...

– Замужем была? – спросил Игорь.

– Была, – вновь тяжело вздохнула Женя. – Восемь лет промучилась, алкаш достался такой же, как и мои покойные родители. Те допились до того, что продали дом, а на вырученные деньги продолжали пить, пока не сгорели, а этого белая горячка в дурдом загнала. А жили мы у его родителей...

– Так тебе, получается, и жить негде? А дети?

– Какие дети с таким пропойцей – себя бы прокормить! А жить действительно негде – разве иначе я пошла бы в этот придурастый салон?– Женя вновь закрылась ладонями.

– Да ладно, брось ты, не реви, – попытался утешить ее Игорь, – придумаем чего‑нибудь, правда, Гек? – обратился он за поддержкой к Геку.

Тот вроде бы не слышал его, уставя глаза в пространство и шевеля губами.

Игорь пожал плечами, налил шампанского и подал его Жене.

– На вот, выпей и успокойся! С твоей внешностью да не устроиться ! Тебе в актрисы прямая дорога или в манекенщицы!

– Пробовала в актрисы! – всхлипнула Женя, беря бокал. – В первый же вечер режиссер одной самодеятельной киностудии завалил меня на диван еще до подписания контракта. Пообещал, что я в новом фильме буду играть главную героиню. А наутро оказалось, что на эту роль уже назначена его жена. И в салонах моды точно также – если не трахнешься с режиссером, продюсером... Противно, так противно, что повеситься хочется! – Она залпом выпила шампанское.

– А деньги хоть есть у тебя?

– Есть, – Женя невесело улыбнулась, открывая сумочку. – Около миллиона.

– Ого! – воскликнул Игорь, но, увидев деньги, которые она достала, поправился: – Да это же хохлобаксы!

– Да, это карбованцы, – подтвердила Женя. – Их хватит, чтобы только за одну из этих бутылок расплатиться, – кивнула она на шампанское.

– Вспомнил ! – крикнул вдруг Гек. – Хотите стихотворение послушать? – И, не дожидаясь ответа, начал:

Рассветный час. Не спится, тишь... В квартире сумрачно и пусто. А в грудь тихонечко, как мышь, Скребется грусть, поддавшись чувствам. Курю, и сигареты тлен Плывет к окошку узкой лентой. Мороз чеканит на стекле Узоры – памяти моменты: ...Вокзала шпиль. И сам вокзал, Перрон‑разлучник со скамьею, И я. И ты. Глаза – в глазах, Но только не душа с душою. Рывок – и шпиль поплыл назад, Не успевая за вагоном, Мы – рядом. Я ловлю твой взгляд, Но ты – в купе, я – на перроне. Исчез, укрытый темнотой, Фонарь последнего вагона. ...Вдруг сердце сжало пустотой До помрачения, до стона! Ну почему, взглянув в глаза, Я не сдержал ее порыва И не нажал на тормоза На самой кромке, у обрыва? Зачем, поддавшись чарам злым, Без возражения, без боя Я взял – и разрубил узлы, Что были связаны судьбою? ...Да ну, зачем копать в душе? Ты не девчонка. Я – не парень. Ведь мы с тобой давно уже На разных точках полушарий. А глаз тоску, печаль – слезой Отмоет дочиста, до блеска! ..Лишь сердце – как перед грозой В воспоминаниях‑отрезках!

– Хорошие стихи! – Женя улыбнулась Геку. – Это твои, я знаю. Но почему – грустные?

– Далеко любимая! – вздохнул Гек тяжко. – А я ведь тоже пишу! – объявила она. – И тоже – почему‑то грустные. Может, любовь такая есть? А может, потому что в стихах – зима, она замораживает любовь. До весны... Потому и грустно.

Среди толпы, у елки новогодней, Узрев лишь профиль, да и то – на миг, На площади, при всем честном народе, В Снегурочку влюбился Снеговик. Она прошла, его не замечая, Красою обжигая вновь и вновь, И Снеговик почувствовал, что тает, Познавши безответную любовь. ...Ночь усыпила праздник тьмой бездонной До утреннего первого луча. А он в огне любви неразделенной Все таял, как горящая свеча. ...Наутро ребятишки птичьей стаей Кричали, затевая хоровод: – Снегурочка! Чего‑то не хватает! – А вот чего – никто не разберет! Она же, песнь прервав на полутоне, Прикрыв глаза небесной чистоты, Держала на немеющей ладони Сердечко – льдинку дивной красоты. Шептала льдинка: – Будет впредь уроком, Несовместимы снег и человек! Позволь же мне хоть как‑то, ненароком, Послать тебе свой маленький привет! Моя любовь, снежинкой пролетая, На твой балкон неслышно упадет. И пусть, коснувшись губ твоих, – растает, Как поцелуй под старый Новый год!

– Пошли домой, а то я сейчас заплачу! – Игорь сгреб со стола неоткрытые бутылки с шампанским и виски и торжественно заявил: – Я знаю, где ты будешь жить. У бабы Зины!

Глава Х

Казнить нельзя помиловать

Но так просто уйти им не удалось. К столику подошел один из музыкантов и обратился к Геку:

– Там парень один на улице хочет потолковать с тобой! – Сейчас подойду! – Гек поднялся из‑за стола. – Я с тобой! – Игорь рванулся следом. Когда проходили мимо стойки, Катя подмигнула им:

– Не бойтесь, у моих мальчиков все схвачено! У входных дверей бара стояла знакомая фигура – Лесик. Игорь подошел к нему.

– Вы что‑то забыли, синьор?

– Я насчет Женьки... – начал было Лесик, но Гек перебил его: – Об этом не может быть и речи! Она не ваша игрушка!

– Да не о том я! – поморщился охранник. – Ей лицо или фигуру могут испортить!

– Как это? – не врубился Игорь.

– А вот так это: или бритвой по лицу писанут, или мотоцикл «случайно» собьет! – объяснил Лесик. – В первом случае – красоты как не бывало, во втором – в лучшем случае – хромота...