Охота на крыс (сборник)
Шрифт:
Я так увлёкся, что даже не услышал стука в дверь и поэтому, естественно, не заметил вошедшую в кабинет женщину.
– Можно? – раздался тихий голос.
Я оторвал голову от кроссворда, автоматически смахнул газету со стола и, сделав внимательное лицо, кивнул на стул.
– Пожалуйста. У вас что-нибудь случилось?
– Случилось. Мужа убили.
– Боже мой, когда?
– Вчера, в машине, у метро.
– А, это вчерашний водитель. Да, да, в курсе. Вы что-нибудь хотели узнать или наоборот – сообщить?
Я внимательно оглядел посетительницу. Довольно привлекательное
– Мне нужно разрешение на захоронение, – произнесла она, поправляя растрепавшиеся на ветру волосы. – В дежурной части сказали, что у вас можно взять.
«Ничего удивительного, в нашей дежурной части могли и на луну послать», – про себя подумал я, но вслух сказал:
– Увы, я не могу дать вам разрешения, это, к несчастью, не в моей компетенции. Вам надо в прокуратуру, к следователю, который ведёт дело.
– А он разве не здесь?
– В отделениях милиции не бывает следователей, тем более, следователей прокуратуры.
– А вы кто?
– Я оперуполномоченный.
– Господи, футболите туда-сюда.
– Минуточку. Я вас пока никуда не футболю. Горе я ваше понимаю, но извините, есть определённые правила игры. Следователь ведёт дело – он процессуальное лицо, только он может дать вам разрешение. А мы должны установить и задержать преступника. Следователь нам даёт поручение найти, мы ищем. Ну, в двух словах нашу систему не объяснишь.
– Вижу я, как вы ищете, – кивнула женщина на кроссворд.
Черт, прокол. Надо быть внимательнее.
– Голову вы людям морочите, а не ищете. Как в прокуратуру-то добраться, можете объяснить?
– Могу.
Я дал вдове адрес и рассказал, как туда ехать. Она взяла листок и, не попрощавшись, вышла.
Да, неудобно получилось. Но не объяснять же ей, что это не моя территория, что я занимался психологической разгрузкой и что вовсе не хотел её обидеть. Ей не до того. Найдём, не найдём – мужа не вернёшь. Но это поначалу, потом захочется правосудия, а когда судить – неизвестно, вот и сыплются комплименты в наш адрес – даром едите народный хлеб. Да, есть грешок, кое-кто действительно кушает этот хлеб даром. Но себя лично я к таким не отношу и по мере скромных моих сил и средств пытаюсь разобраться в происшедшем. Не всегда, конечно, получается, но в конце концов я не Господь Бог, я обычный человек с незаконченным высшим медицинским образованием.
Правда, если честно, то за шесть лет работы опером прыти у меня поубавилось. И мало того, как подметил Шурик Антипов, я стал циником. К людям не по-человечески отношусь. Что касается циника, то, может, он и прав. Какой-то вы, товарищ Ларин, бес-с-сердечный, раньше вроде таким не были. А на это я скажу, что с кем поведёшься… Среда обитания, как говорят психологи, окружающая атмосфэра. А когда у меня появился цинизм, вспомнить я точно не могу. Цинизм подкрался незаметно. Вообще-то он накапливается внутри, как усталость. Постепенно. Вместе с обстоятельствами, с жизненными. И работай я сейчас инженером или педагогом, то, может, не
А все почему? Потому что не сидел тот же инженер, к примеру, с двадцатилетней девчонкой в кабинете и не выслушивал её рассказов про то, как она своего трехмесячного ребёнка вынесла зимой на балкон в одной распашонке и оставила на морозе. А потом вызвала «скорую», которая констатировала смерть от воспаления лёгких. Что ж вы, мамаша, не уберегли?
А в паузах своего монолога читала мне эта мамаша Есенина: «Ты меня не любишь, не жалеешь…» Мол, нравится ей очень Есенин, аж до «не могу».
И я не вскакивал со стула, как нормальный, благородный, чувствительный человек, и не бил я по морде эту сопливую мамашу за то, что она своё дитя за ненадобностью угробила, а теперь Есениным прикрывается. Сидел я спокойно и слушал.
И даже кивал головой. И только за то, что я её слушаю и киваю, девчоночка эта принесла мне кое-что в своём клювике. Чтобы я смог где-нибудь что-нибудь «перекрыть». Оперативно. Не обязательно КАС, а хотя бы тот же военный магазин, где мамаша эта трудится и куда воровская братия шмотки таскает «палёные», краденые то бишь.
И не сидел благородный и высоконравственный педагог с Витькой-Дуплетом и не слушал, как тот своему приятелю-корешку голову кухонным ножичком отпилил. И не подливал он Витьке самтрестовский коньячок и не смеялся вместе с ним, когда тот вспоминал, как у покойника открылись глаза и кудлатая башка полностью отделилась от тела. А вот я слушал все, подливал и смеялся… И было у меня в голове тогда только одно: «Ты не молчи, Витек, ты давай, журчи, я тебе и коньячок, и сигаретку, потому как если ты замолчишь – все, труба. Выпустит тебя следователь, и пойдёшь ты дальше головы снимать…»
Я это, конечно, не в укор инженерам и учителям. У них своя работа, у меня
– своя. Это я к вопросу о цинизме. О среде обитания, о чутком отношении к гражданам, о жизни, в конце концов. Да хватит, товарищ Ларин, оправдываться. Ты не на товарищеском суде и не на ковре у прокурора. А что есть – то есть. Бес-с-сердечный ты, бес-с-сердечный. Сухарь.
Ну, ладно, время обеда. Я накинул куртку, предупредил дежурного; что пора пожрать и вышел на улицу. Погода не улучшилась – тот же гололёд, та же слякоть. Перепрыгивая через лужи, я направился в столовую. Проглотив дежурный обед, я решил прогуляться до места вчерашних событий. Не то чтобы специально, а так, послушать сплетни, купить свежую газетку, одним словом, разбазарить тридцать минут, оставшихся у меня от обеда.
Никаких следов от вчерашнего происшествия уже не осталось. «Вольво» убрали, асфальт вымыли. Торговцы продуктами и сигаретами пританцовывали на лёгком весеннем ветерке. Мимо меня прошла девушка с крайне тоскливым взором. Ровно через секунду я понял истинную причину её грусти, потому что ноги мои подлетели кверху и я всей массой рухнул на тротуар, поскользнувшись на ещё не оттаявшей лужице. Самое обидное, что при этом мой кулак ударил меня по моему же лицу. Я бы ему этого никогда и ни за что не простил, будь он чужой.