Охота на маршала
Шрифт:
– Прям партизан. Народный мститель.
– А хоть бы и так, Ванька! Долго не повоевать таким манером, понимаю. Живым бы не дался, но с собой еще нескольких точно забрал! Думал, на фронте на них нагляделся… Ладно, тогда время такое, могли переборщить с бдительностью. Не как Вдовин наш, то отдельная песня, этот контра – пробы ставить негде. Хорошо, проехали, пусть военное время позволяло слишком уж бдеть. Так они же, подонки, и после войны людей щемить продолжают! Самые первые враги народа и есть!
– К чему ты это сейчас сказал? – спокойно спросил Гонта.
– Ко всему! – Теперь свою водку махом допил уже Павел, выдохнул, прикрыв рот сложенной в ковшик ладонью,
– И чего бы добился?
– Они убить Ваньку хотели!
– Хотели, – вновь вступил Борщевский. – И могли, Павло. Собирались уже. Если б раскусили, что не пьяный вусмерть, не пить бы мне сейчас с вами водку. Только до меня им меньше всего дело там было. А вот тебя, математик, как раз там не хватало. По-немецки кто-то с кем-то там шпрехал. Ты бы послушал, разобрал, вообще все намного яснее стало бы.
– А так?
– Ну, подглядел я – двое старших офицеров МГБ и какой-то немчура насыпают в мешок пепел с того места, где горели вагоны.
– Выводы?
– Ум мы с Иваном вместе морщили, – снова вмешался Гонта. – Если складывать, как ты любишь, два и два, рисуется у нас вот какая интересная картинка. – Сейчас он говорил то, что, видимо, давно обдумал и взвесил: – Прицепили лишний, непонятный вагон к двум маршальским сзади. По-другому не получается. Когда их загоняли в тупик, «кукушка» [28] толкала сцепленные вагоны задом наперед. – Дмитрий для наглядности изобразил руками, как все происходило. – Выходит, тот вагон, лишний, который был в хвосте, на запасном пути оказался первым с краю. Ближе всех к пакгаузу, где устроился Иван. А пепелок с пожара оттуда брали. С того места, где именно тот, третий вагон располагался. Почему другой пепел не интересовал всю ту компанию? Запалили ведь все вагоны. Какие мнения, разведка?
28
«Кукушка» – короткий, от одного до нескольких вагонов, пассажирский или товарно-пассажирский поезд местного сообщения. Курсирует на дополнительных, мало загруженных железнодорожных ветках. Одно из названий – танк-паровоз.
– Сам же сказал – вы с Иваном ум наморщили. Значит, знаете все.
– Да нет, брат, не все. Теперь у тебя столько же информации. Сделай свой вывод. Поглядим, совпадет ли.
Павел потер переносицу.
– МГБ знало о третьем вагоне. Выходит, эти ваши Коваль с Аникеевым имели понятие, что в нем было. И немец, который с ними был, тоже как-то ко всей истории с вагоном причастен. Сдается мне, они потеряли какой-то свой, личный груз. К трофеям Жукова он не имеет ни малейшего отношения. Для чего им пепел – ответить не готов.
Гонта и Борщевский переглянулись.
– Направление мысли верное, Павло, – согласился Дмитрий. – Однако нюанс имеется. Все это, вместе взятое, очень напоминает одну большую подлянку. Задумали ее там, – указательный палец ткнулся вверх, – и что-то мне подсказывает: без личного участия Берии Лаврентия Павловича здесь точно не обошлось.
– Абсолютно согласен. Если ты это хотел услышать, командир.
– Не только. Пора к главному переходить: что мы со всем этим должны теперь делать?
Задавая вопрос, Дмитрий Гонта не ожидал услышать ответ.
И Соболь с Борщевским, зная своего бывшего командира, это поняли сразу же.
Решение майор для себя уже нашел. А боевых товарищей собрал, чтобы озвучить его.
Тем не менее Иван прокашлялся, то ли для солидности, то ли впрямь запершило в горле, проговорил затем:
– Ты для этого нас, меня и Пашку, позвал, Григорьич? Сам додуматься не можешь? Лады, слушай тогда. Мы не должны делать ни-че-го.
Мерно тикали ходики.
Звук этот походил на размеренные удары поминального колокола – так, во всяком случае, подумалось Гонте, стоило услышать ответ Борщевского. Даже Соболь не ожидал от Ивана ничего подобного, поэтому рот его сам невольно открылся, подтверждая искреннее удивление.
Иван же, оглядев присутствующих, кивнул, продолжил:
– Мы с Соболем тут вообще не при делах. Пашку только вон из тюрьмы выпустили. Да и то – твоими стараниями. Глядишь, опять упакуют, за тунеядство. Я – грузчик на станции. Ты у нас начальник милиции. Бандитов ловить – твоя задача.
– Бандиты тут не главное. В этой истории, Ваня. Говорю же, след известен. Вычислить, накрыть – дело времени. День, два, не больше. Но об этом позже. Я о другом…
– Понятно мне, Григорьич, о чем ты! Сам, похоже, не уразумел до конца, чего тебе, начальнику милиции, надо сделать, чтобы и бандитов стреножить, и МГБ не разгневать, и маршалу пособить. Так повторяю тебе опять: Павло и я ничего со всем этим знанием делать не должны. Разве напьемся сегодня, как говорится, в три звезды. Обсудим под стакан, как паны дерутся, а мы свои чубы подставлять им не хотим. Смысла нет. А ты, товарищ майор, садись и пиши письмо в Москву, в Кремль. Лично товарищу Сталину.
Гонта опешил.
– Ты это серьезно, Борщевский… или шутки у тебя такие?
– Хороши шуточки! Именем Сталина у нас не шутят, Григорьич. Распиши ему подробно, в деталях, как Берия хочет опорочить в его глазах славное имя товарища Жукова. Вряд ли товарищ Сталин знает о том, что гадючит Берия у него за спиной. Пока бандитов словишь, письмо дойдет. А там Сталин лично вмешается. Как ты раньше ум не наморщил?
Слушая его, Дмитрий Гонта не находил правильного ответа. Возразить здесь нечему. Слова Борщевского в полной мере соответствуют такому положению дел в стране, каким его видят обычные граждане. Иван же, понемногу заводясь, собирался, похоже, продолжать развивать мысль. Но оборвал его не майор – Борщевский внезапно будто захлебнулся своими же словами, когда его перебил громкий, чуть истеричный, однако же – совершенно искренний смех Соболя.
Павел хохотал, откинувшись назад. Смех заглушил тиканье ходиков и заставил Ивана побагроветь.
– Чего ржешь? – грозно спросил он. – Ржешь чего, как конь перепуганный?
Ответ получил не сразу. Соболю понадобилось какое-то время, чтобы успокоиться немного. Только после этого он ответил:
– Ты, Ванька, будто в одной камере со мной все это время сидел.
– Чего?
– Ничего! Понятия у тебя те же, разговоры такие же, вера точно такая.
– Какая – такая?
– Рассказываю. – Павел выровнял дыхание. – Меня сперва держали отдельно. Потом, когда дело начали жевать, сунули в общую камеру. Разный народ там парился, уголовников много было. Так вот, один, по кличке Червонец, всякому, кто считал себя несправедливо арестованным, советовал писать товарищу Сталину лично. Мол, распустилась страна, вождю народов про каждого человека знать недосуг. Потому и творят кругом, что хотят. Только товарищ Сталин на таких козлов и управа. Бывало, некоторые велись, даже просили помочь составить письмо. Считали Червонца сведущим в таких вопросах человеком. А я, Ваня, сразу просёк – это вор так развлекается.