Охота на оборотня
Шрифт:
— Жирный, откормился за лето…
Рассуждения спецназовца оборвал истошный крик с другого берега:
— Иван Матвеевич! Доброе утро!
Пахомов от неожиданности даже выронил из рук селезня. Голос он узнал сразу, тем более с другого берега ему радостно махал руками не кто иной, как Юрий Астафьев собственной персоной. Иван Матвеевич уже как-то привык к мысли, что все-таки отправил на дно своего надоедливого спутника, и вдруг такая незадача!
— Что ж ты за человек-то за такой? — чуть не искренне расстроился Пахомов.
— Одно слово — мент поганый.
У него появилось желание выхватить пистолет и выпустить в этого придурка все оставшиеся патроны, но он подавил в себе это нелепое желание. Между ними было достаточное расстояние, и шансы попасть в проклятого лейтенанта были невелики. А Юрий не унимался:
— Как спалось, Иван Матвеевич! Кошмары не мучили? Невинно убиенные женщины не снились? Может, все же вернемся в город, а? Там врачи хорошие, быстро вправят вам ножку, да и кормят в нашем изоляторе неплохо, жалоб пока не было.
Вы ведь не пионер, месяцами на природе куковать. Зачем вам на старости лет такая поганая жизнь?
Пахомову жутко захотелось послать этого горлопана на три буквы, но он сдержался.
— Да нет, Юра, — крикнул он, — спасибо за интересное предложение, но я лучше здесь как-нибудь перекантуюсь. Все-таки свежий воздух!
Он поднял селезня, показал его лейтенанту.
— А вот у меня и завтрак, а также обед и ужин.
— Зря вы так, Иван Матвеевич! — снова заорал лейтенант. — Предложение хорошее, вы просто не оценили. Когда будете утку готовить, не забудьте обо мне.
Я ведь все равно от вас не отстану.
Это было уже слишком. Пахомов выругался себе под нос и начал выбираться на берег. За ним внимательно наблюдал Астафьев.
Когда ночью он с неизбежностью «Титаника» шел на дно, мыслей о спасении у него не было, действовал на полном автопилоте. И только ноги коснулись дна, он оттолкнулся от мягкого грунта, выскочил наверх, а затем снова ушел на дно. Что Юрий делал дальше, он не помнил, но очнулся уже лежа в прибрежных камышах.
Дышать было, тяжело, но каким-то чудом он остался жить. С каждым погружением в воду он отталкивался от дна в сторону берега, а всплывая, руками и ногами греб, спасая жизнь. Юрий не знал, стрелял в это время по нему Пахомов или нет, да это было уже не важно. Когда он выбрался на землю, то потерял сознание.
Тут-то Пахомов и решил, что все кончено: либо он подстрелил этого придурка, либо тот пошел на дно. И вот в такое прекрасное утро столь неприятный сюрприз.
Отследив, куда направился Пахомов, Юрий пошел берегом в ту же сторону. Он пожалел о бинокле, оставшимся где-то на дне, но что делать? Странно, но, продвигаясь вперед, Астафьев почему-то теперь не боялся потерять своего «подопечного», он вообще уже ничего не боялся. Его донимало чувство голода, нестерпимо хотелось курить, зудело искусанное комарами тело. Метров через двести полукруглый аппендикс залива плавно сошел на нет, Юрий остановился и прислушался. Чувство опасности обострилось.
— Иван Матвеевич, как ваша нога? — крикнул он, предварительно укрывшись за стволом толстого дерева. Ответом была взвизгнувшая над самым ухом пуля.
— Ну, я же хотел как лучше! — снова закричал лейтенант. — Только о вас и думаю, как вам помочь. А вы палите! Нехорошо, господин майор! Вот и делай людям добро.
Юрий пригнулся и осторожно выглянул. Он ожидал выстрела, но его не было.
Пахомов нещадно материл себя. Он пальнул сгоряча, со злости, потратив дефицитный патрон. Чуть переждав, Астафьев выглянул и увидел до боли знакомую квадратную спину спецназовца буквально метрах в пятидесяти от себя. Тот уже не прятался, в ходьбе ему по-прежнему помогала суковатая палка-костыль. Юрий решил, что подобный интервал ему подходит, и не торопясь последовал за «грибником». А тот шел одному ему известным маршрутом. Странно, Астафьев считал кривовские Луга достаточно оживленными. Когда они с компанией выезжали на пикничок, то с трудом находили уединенное место для бивака. Но в это утро он лишь два раза видел следы цивилизации — свежую золу погасшего костра да услышал вдалеке надрывный треск мотора проплывающей где-то лодки. Но людей сейчас меньше всего хотел встретить лейтенант. Раненый зверь, а таким сейчас был Пахомов, был опасен, как никогда. Он мог убить, чтобы забрать транспорт и наконец-то оторваться, мог и в заложники взять.
Примерно через каждые двадцать минут старый спецназовец останавливался, ложился и, полежав минут пять, снова двигался в путь. К полудню он явно устал, промежутки между привалами становились все меньше, а сами привалы длинней. Да и Астафьев чувствовал себя паршиво. Наступала дневная жара, донимающая путников.
Приблизительно в середине дня по дороге проехали две машины. Пахомов хотел остановить хоть одну из них, но они не заметили его призывных жестов. Это было по-настоящему опасно: как Иван Матвеевич берет заложников и как поступает с ними, Астафьев уже видел.
Неожиданно они вышли к развалинам большого, двухэтажного здания из красного кирпича. Дверные и оконные арки из фигурно уложенных кирпичей не оставляли сомнений в древности этого строения. Юрий наконец понял, где они находятся. Это была заброшенная еще во времена коллективизации немецкая мельница прошлого века. Хозяев ее выселили в Сибирь, а новоиспеченные колхозники ее не использовали. Астафьев слышал от кого-то, что позже ее хотели разобрать и перевезти поближе к Кривову, но если с крышей и перекрытиями удалось справиться, то кирпичная кладка не поддавалась. Так мельница и осталась памятникам бесхозяйственности колхозного строя.
Пронаблюдав, как фигура в камуфляже прошла по открытому полю и исчезла внутри старинного строения, Астафьев свернул в сторону и начал пробираться к мельнице с другой стороны. Это было не так просто, мешал бурно разросшийся ивовый тальник, и лейтенант с трудом протискивался между упругими прутьями.
Лишь через полчаса он прополз внутрь здания через отверстие, в которое когда-то выходил вал мельничного колеса. Убедившись, что самый большой зал мельницы пуст, Юрий поднялся и, стараясь ступать как можно тише, двинулся вправо. Тихо идти не получалось, земляной пол был засыпан мусором: битыми бутылками, пакетами и прочим хламом. Он уже добрался до дверного проема, когда услышал сзади какой-то шум. Оглянувшись, Юрий увидел в противоположном конце зала фигуру Пахомова. Рассматривать до боли родное лицо Ивана Матвеевича Астафьев не стал, а со всех ног кинулся вперед. Взвизгнувшая над его ухом пуля выбила из стены кирпичную крошку. Укрывшись за дверным проемом, Юрий крикнул:
— Плохо стреляете, господин майор, очень плохо! Наверное, вас за это из спецназа и выперли!
Пахомов молчал, и лейтенант решил от греха подальше передислоцироваться.
Оказалось, что это решение пришло очень вовремя. Иван Матвеевич в детстве хорошо изучил мельничные руины, а прошлым летом освежил в памяти эти приятные минуты.
Теперь началась нешуточная игра в прятки. От детских игр ее отличал солидный призовой фонд — жизнь. На стороне Астафьева были молодость и отличное здоровье, за Пахомова стояли хитрость и оружие. Опыт едва не взял верх над молодостью, и спецназовец успел выстрелить в пробегавшего между дверными проемами лейтенанта. Пуля чиркнула Юрия слева по ребрам. Он вскрикнул от боли, но побежал дальше. Зная, что у него несколько минут форы, остановился и, рассмотрев рану, с облегчением вздохнул: то была всего лишь большая царапина.