Охота на русалку
Шрифт:
— Куда рвешься? А ну пошли со мной! Поговорить нужно! — дернул дочь к себе. Та не удержалась, упала. Из ювелирного магазина вышел дежурный.
— Эй ты! Чего к девушке пристаешь? — зло глянул на отца.
— Она моя дочь! И не твое дело, как с ней обращаюсь! — ответил хмуро.
— Дома разборки устраивайте, а не в общественном месте, не то заберу в отдел, там научат деревенщину, как себя в городе вести надо.
— Уж не ты ль в учителя рвешься? — глянул презрительно на дежурного. Тот вытащил телефон, чтобы вызвать машину. Девка растерялась, стала просить за родителя. Сержант
— И ты на сучью транду клюнул! Ночью к этой потаскухе пойдешь иль теперь за угол уволокешь и отдерешь? Ей не внове. Она уломается, проститутка проклятая! — Дал Лельке такую затрещину, что она отлетела под ноги прохожих.
Пока она встала, отряхнулась, отец уже стоял в наручниках, материл всех подряд. Лелька хотела уйти подальше от этого базара, но милиционер не отпустил, попросил подождать машину. Та и впрямь скоро приехала.
Девка узнала в прибывших своих клиентов, но не подала виду, что знакома с ними. Тому учила бандерша. К тому же милицию в притоне обслуживали вне очереди и бесплатно.
Дежурный милиции рассказал о случившемся. Приехавшие оперативники затолкали отца в машину, закрыли, а Лельку к себе в кабину увели.
— Не трясись! Ну поговорим с ним, предупредим, чтоб не доставал тебя, и отпустим! — пообещали Лельке. А утром позвонили и предложили девке забрать труп отца домой.
Она не поверила в услышанное, спросила:
— Труп? Вы шутите! Вчера увезли живым от магазина! Его убили у вас?
— Что несешь, дура? Он скончался по пути к нам, в машине! — ответили грубо.
— А почему позвонили только теперь? — спросила Лелька. Но ей не ответили, бросили трубку на рычаг.
Девка позвонила домой. Нарвалась на мать. Та еще ничего не знала о смерти мужа. И она, опередив дочь, сказала:
— Тебя отец ищет в городе. Ему мужики сказали, что в притоне ты живешь. Он пошел разузнать. Если так, своими руками порвет. Уж один раз оплачем.
— Сначала его забери из милиции. Труп. Поняла? А то понравилось вам других поминать. Себя оплачьте для начала, до меня еще не дошла очередь. Его урывай. Бери машину и кати в горотдел.
На следующий день мать сама ворвалась в притон. Сыскав Лельку, вцепилась ей в волосы, заорала зверино:
— Это ты, блядища, отца убила, из-за тебя умер! Менты размазали! Весь в синяках лежит в морге! Чтоб ты сдохла, змея!
— Отцепись! — отталкивала от себя мать, но та смотрела на дочь, обезумев от горя. До ее сознания не доходили слова. Бабу едва оторвали вышибалы и выставили на улицу. Она колотилась в ворота, пока ее не забрали в психушку. Лелька, несмотря на позднее время, поехала к бабке, жаль было старую. Решила исподволь подготовить к случившемуся.
Бабка не спала. Она стояла на коленях перед иконой Спасителя и молилась ему, чтоб оградил семью от горестей, вернул всех к согласию, к своему очагу, с любовью и терпением.
— Выведи, Господи, нашу маленькую из места грязного, убереги от распутства и греха. Не дай погибнуть в позоре… — Оглянулась, приметила Лельку и, поклонившись образу, встала с колен. — Своих видела? Тебя искать ушли. Оба…
— Бабулька! Милая моя! Они меня хотели убить, — заплакала
— Да Бог с тобой! Что несешь, одумайся! Ведь ты им родная, кровная! Как можно?
— Бабуль, не брешу. Сами они в том сознались. Отец возле магазина чуть не убил. Чужие люди вступились и отняли меня у него…
— Леля, малышка моя, довели его, наплели — вроде ты в бардаке нынче прижилась и ублажаешь всех подряд за деньги. Ну а ему как стерпеть? Вот и пошел убедиться, правду ли говорят или обоврали без вины. Скажи мне, верно те слухи пустили или с зависти позорют? — затаила дыхание.
— Баб, когда беременную меня выгнали из дома, без сменки и копейки, что оставалось? Только наложить на себя руки, а значит — убить сына! Мне некуда было идти, кроме как на погибель. Вы все о том знали, а потому поминали.
Выжить не было шансов, никто даже не пытался вернуть, удержать — наоборот, подталкивали. Разве не так?
— Твоя правда, — согласилась бабка.
— Вот только Богу это стало не по душе, и я уцелела.
И рассказала бабке всю правду о ребенке и о себе.
— Таких, как я, много, полный притон, а сколько на улице промышляют блядством — не счесть. Даже замужние этим подрабатывают. Всем хочется выжить. Уж поверь, ребенок там будет жить хорошо. Да, с чужими бабой и мужиком. Но он будет жить, не зная, что они ему чужие! А разве лучше, когда родные дед с бабкой прокляли его неродившегося? Иль меньший грех — пихнуть в петлю нас обоих? В чем я виновата? В том, что полюбила и поверила? Тогда я не была потаскухой! Одного знала, ему отдалась девчонкой! Кто гарантирован от такого? За что возненавидели? Ведь ребенок не только Сережкин, а и мой! Теперь его нет у нас! И снова плохо, потому что сучкой стала. Им лучше было бы похоронить меня? Ну и это от Господа! Ему решать, кому сколько жить!
— Твоя правда! — прижалась бабка к плечу.
— Вот так и получилось, что судьба всех на свое место поставила.
Рассказала, что случилось с отцом и матерью.
Бабка плакала.
— Давай помолимся за них, — предложила Лельке тихо, добавив: — Мертвого и больную прощать надо…
…Горели две свечи. Женщины молились долго, не вставая с колен. Лишь на рассвете девка помогла бабке подняться и сказала, что похороны отца она берет на себя. Так и сделала. Чтоб лишний раз не расстраивать бабку, домой покойного не привезли, хоронили прямо из морга.
Мать в этом не участвовала. Врачи психиатрической больницы сказали, что ее состояние крайне тяжелое.
Лелька теперь каждый месяц навещала бабку. Случившееся в семье не прошло бесследно для обеих. Всего за месяц девка заметно постарела. Густые волосы засверкали сединой, а вокруг глаз и губ пролегли морщины. Оборвался звонкий смех. Голос стал грубым, хриплым. Лелька уже не напевала беззаботные песни, как раньше, не порхала по комнате и стала курить уже не в шутку.
Раньше она выпивала, но не напивалась до беспамятства. Еще недавно уважала кагор и шампанское. А потом до утра резвилась с клиентами. Тут же она стала пить все подряд, даже водку. И, свалившись под стол, не только обслужить хахаля, не могла дойти до койки. Тогда ее вызвала для разговора Софья: