Охота на тигра

Далекий Николай Александрович

Верк молчал. Он обдумывал новую, предложенную Аллой версию. Конечно, лично ему версия эта казалась далекой от правды, но она была спасительной, так как могла показаться убедительной для других. Кто знает, что один из экземпляров книги находился у начальника ремонтной базы? Только полицай Тышля и трое тех мальчишек, каких он приводил в кабинет Верка. Но никто из них не знает, куда дел книгу начальник ремонтной базы. Он мог отдать ее танкистам, допустим, их командиру, лейтенанту Бегнеру. Все члены экипажа «тигра» погибли...

— Почему ты молчишь? — не отставала, теребила его Алла. — Где нашли листки? У кого?

Ты можешь показать их мне?

Если бы такие вопросы Алла задала в начале их разговора, Верк счел бы, что она пытается выяснить у него, имеются ли улики против Любы или все построено на предположениях. Однако сейчас вопросы Аллы были естественным, логическим продолжением ее версии.

— Проклятая книга! Грязная, растрепанная... Я несколько раз хотела использовать ее как подставку под горячие кастрюли и сковородки. Могла порвать, выбросить... Могла сжечь.

Верк опустился на стул, закрыл глаза.

— Еще не поздно. Ты можешь сделать это сейчас, — сказал он равнодушно.

— Что сделать?

— Уничтожить книгу. Можешь ставить на нее что угодно, можешь разорвать и выбросить в уборную. Я разрешаю. Лучше всего сжечь.

— Но...

— Никаких но. Ее не было у меня. Ты ее во всяком случае никогда не видела в нашей квартире.

— А как же листки?

— Листов тоже не было. Было трое танкистов. Трое очень смелых русских танкистов.

— Тогда ты сам должен сжечь книгу. Я боюсь к ней прикасаться.

— Ты все-таки эгоистка, Алла. И тебе ни капельки не жалко меня. Поверь, я смертельно устал и должен хотя бы часок поспать, хотя бы так, сидя на стуле. Ты разорви книгу и брось ее в печку, приготовь мне омлет, поджарь картошки. Если огня от книги будет недостаточно, подбрось немного дров. И не забудь хорошенько помешать пепел...

Алла протянула было руку к книге, но тут же одернула ее.

— Я боюсь. Ты скажешь, что это я сама...

— Не прикидывайся такой наивной и трусливой. Как будто ты не знаешь, как отвести от себя такое обвинение. Скажешь — Верк меня заставил.

Верк продолжал сидеть, откинувшись на спинку стула, размягчив мускулы, закрыв глаза. Его пошлют на фронт... Наверняка. Куда денется Алла? Это не его забота. Судьба таких женщин известна. Она должна была знать...

— Алка, ты меня слышишь? Меня отправят на фронт. Что будешь делать ты? Найдешь другого «повелителя»?

— Нет, — донеслось из кухни. — Я зарегистрируюсь на бирже и уеду в Германию.

— Не завидую.

— У меня нет другого выхода. Здесь в городе меня все ненавидят.

Да, ей в городе оставаться нельзя. Ей будет трудно. Особенно, когда придут русские. Они придут...

Верк снова вспомнил ту ужасную картину, какую он увидел, вернувшись вечером на базу. Три уцелевщих мастера выстроили пленных ремонтников в одну шеренгу и, проходя один за другим вдоль строя, лупили их палками по лицу, приговаривая: «Это тебе за беднягу Фридриха!», «За моего друга Иоганна!», «Получай, свиньи, за Карла!», «За их несчастных жен, детей!», «Получай, получай, получай...». Конвоиры стояли, вскинув автоматы. Верк вмешался, по ему стоило большого труда приостановить бессмысленное зверское избиение. Мастера оставили свои жертвы в покое только тогда, когда он Сказал, что пленные ремонтники потребуются для следствия.

Потом мысль Верка перебросилась на тех, кто угнал танк. Он установил номера их жетонов и фамилии, но как ни силился, не мот припомнить их лиц. Жетон № 13, жетон № 17, жетон № 28 — Петухов, Шевелев, Полудневый. Вместо лиц — жетоны, фамилии. Почему так случилось? Он не обращал внимания на внешность пленных. Старался не обращать. Он видел не их, а танки, детали, моторы, руки и инструменты. Только одно лицо хорошо запомнилось ему — лицо того пленного, что сделал надписи и чуть было не был повешен оберштурмфюрером как саботажник. В общем-то, физиономия этого пленного была вполне симпатичной и чем-то располагала к себе. Как же выглядели те, кто осуществил тот дерзкий побег? Это были, несомненно, умные, находчивые и удивительно храбрые люди. Он видел только одного на мосту. Тело его упало в воду, когда раскаленный «тигр», проломив настил и горящие балки моста, рухнул в реку. Феерическая картина. Вода в реке закипела, поднялось облако пара. Ничего подобного он раньше никогда не видал.

Мост сгорел, вряд ли его восстановят за сутки.

Лицо Алки надвинулось, закрыло все. Красивое, нежное, почти детское, такое, каким он увидал его впервые.

— Алла, ты знаешь, в чем твое несчастье? — спросил он, еле шевеля губами. — Ты слишком красивая. И то, что является счастьем для женщин, стало твоим несчастьем.

Ему показалось, что он услышал ответ:

— Я знаю...

Лицо кладовщицы. Умненькое. Лица этих троих. Фамилии, вместо глаз — жетоны — № 13, № 17, № 28...

Жалко, обидно, что он не запомнил лиц этих людей. Ведь он должен был запомнить, видел их сотни раз. Видел и не заметил. Что еще видел и не заметил, не понял в своей жизни гауптман Оскар Верк? Очевидно, многое, очень многое, как и большинство немцев его поколения... Это звучало как оправдание. И сон, тревожный сон пришел к Верку...

Что дальше, Чарли?

Два дня продолжался их праздник, начавшийся в тот момент, когда лейтенант Полудневый протаранил двухэтажный домик рембазы и вывел грозную машину на улицы города. Он был необычен, этот праздник, наполненный ликованием и незаметный, скрытый от чужого взгляда, радостный и трагический.

Советские военнопленные Каменнолужского лагеря платили, за него страданиями, кровью, жизнями товарищей, попадавших под пули озлобленных, разъяренных конвоиров, и все же торжествовали. К тому же, как и подобает на праздники, они еще и бездельничали на протяжении этих двух дней, наблюдая, как суетятся, рвут криками глотки гитлеровские командиры. Это было восхитительное зрелище!

В первые минуты и даже часы чрезвычайного происшествия никто из пленных не пострадал. О них словно забыли — ни стрельбы, ни «поощрительных» ударов палками, прикладами, ни злобных окликов. Все внимание ошеломленных, перепуганных гитлеровцев было приковано к «тигру», который где-то там, на шоссе, вытворял нечто страшное, чудовищное, невообразимое. Даже после того, когда пылающий танк обрушился в воду между сваями моста и стало понятным, что никакой опасности попасть под его гусеницы не существует, гитлеровцы еще долго не могли прийти в себя. Они галдели, отдавали поспешные, противоречивые приказы, которые тут же отменялись, орали друг на друга, впадали в истерику от взаимных обвинений и оскорблений.