Охота на тигра
Шрифт:
— Ладно, Чарли, — сказал вдруг Нестеренко. — Кидай ту мороку. Все равно Айвазовский из тебя не получится. Кидай, кидай, у меня разговор с тобой.
Юрий оглянулся, удивленно взглянул на переводчика.
— Чего испугался? Не пропадет твоя баланда. Сейчас мы выясним некоторые вопросы, и пойдешь себе. Куришь?
Нестеренко щелкнул портсигаром.
— Нет, не курю. Слушаю вас, пан переводчик.
Туман ушел из глаз Нестеренко, темно-карие, теплые, они весело смотрели на Юрия.
— Давай без панов, Юрий Николаевич. Так, кажется,
Всего мог ожидать Юрий, но только не этого — его вербуют в осведомители. Вот так задача. Во рту сразу стало сухо.
— Вы неудачно сделали выбор, пан переводчик.
— Я знал, что вы испугаетесь, Юрий Николаевич, начнете отказываться, — переходя на вы и как-то грустно улыбаясь, сказал Нестеренко. — Над вами все еще довлеют старые понятия — родина, честь, солдатский долг, измена. Смею вас уверить, все это только слова, пустые слова. Я на своем горьком опыте убедился.
— Дело не в словах, пан переводчик. Я просто не гожусь для такой роли.
Нестеренко не поверил, он слушал, иронически кивая головой.
— Это действительно так, — прижимая руки к груди, продолжал Юрий. — Я индивидуалист, неисправимый индивидуалист по натуре. У меня нет друзей среди пленных, никто не откровенничает со мной, не посвящает... Я вообще избегаю вступать в разговоры, диспуты.
— Ага! — обрадовался переводчик, и его лицо приобрело хищное выражение. — Значит, в бараке возникают и разговоры, и даже диспуты. Очень интересное сообщение. Вот вы и начали, Юрий Николаевич, информировать нас. Поздравляю!
Юрий почувствовал, что краснеет. Обозлился. Нет, не так-то просто будет этому негодяю загнать его в угол.
— Вы неправильно меня поняли. Устная речь не имеет кавычек. Я произнес слово диспуты в ироническом смысле, вы ведь знаете, что среди пленных бывают ссоры из-за какой-нибудь мелочи, чепухи, пуговицы например. Именно такие диспуты я имел в виду.
Нестеренко широко развел руки, точно хотел заключить Юрия в объятия.
— Как приятно беседовать с интеллигентным человеком. Мы понимаем друг друга с полуслова. Тем более желательно ваше сотрудничество — вы можете сообщать нам не только голые факты, но и комментировать их, анализировать.
Он совсем не был таким примитивным, как казался, этот Нестеренко. И от него не так-то просто будет отделаться. Юрий сделал вид, будто он всерьез задумался над предложением переводчика. Придя к выводу, шумно вздохнул, отрицательно покачал головой.
— Я не гожусь на эту работу.
— Не спешите, Юрий Николаевич. Вы опять попадаете во власть слов, являющихся всего лишь сотрясением воздуха, — доносчик, агент, стукач, шпион. На вопрос стоит иначе — жизнь или смерть. Вы умный, талантливый человек, и вас окружают тупые, ограниченные люди. Поверьте, все это навоз истории. Они погибнут. Все. До одного! Вы это понимаете? Вы знаете, что произошло три дня назад здесь, в больнице? Тридцать семь человек одновременно отдали богу душу. Сам врач отправил их на тот свет. Укольчики. Между прочим, это даже гуманно — легкая смерть. А сколько погибает вашего брата по дороге к карьеру и в самом карьере! Их стреляют, как шелудивых собак. Говорю вам, все пленные в лагере обречены. А вам за не столь уж обременительные услуги будет выдаваться дополнительный паек. Это спасет вас.
— Вы так думаете, пан переводчик? — с недоумевающим видом спросил Юрий.
— Уверен. Кроме того, мы ведь не будем особенно загружать вас заданиями.
— Хорошо, пан переводчик, — рассудительно, как бы решая какую-то абстрактно-логическую, не имеющую прямого отношения к нему, задачу, произнес Юрий. — Вы говорите, все пленные лагеря погибнут... Зачем тогда немцам содержать безработных старост, осведомителей или, допустим, тех же переводчиков? Немцы уничтожат и их — укольчики или что-либо новенькое придумают.
Выступать с такими рассуждениями было неразумно, опрометчиво. Юрий не мог рассчитывать на то, что Нестеренко сочтет его простаком, и все же не смог удержаться от желания хоть как-либо поддеть за живое этого негодяя.
Нестеренко не обиделся, с какой-то веселой легкомысленной улыбкой — видать, был он человек шалый, забубенный — посмотрел на Ключевского.
— Не беспокойтесь, Юрий Николаевич, мы без работы не останемся. И вообще, это отдаленная перспектива... Вернемся к сегодняшнему дню. Как говаривал этот самый принц датский — быть или не быть? Жить или умереть? Да или нет?
Юрий молчал.
— Да или нет? — повторил Нестеренко, с любопытством глядя на Ключевского.
— Я не гожусь для этого. Просто не гожусь. Меня сразу заподозрят и как-нибудь подстерегут ночью, прибьют, удушат.
— Вы отказываетесь из-за страха, или есть еще какая-нибудь причина?
— Из-за страха. Вернее, из-за своей неспособности к этому делу.
— Вы преувеличиваете опасность. Мы с вами будем работать очень осторожно, комар носа не подточит.
— Вам легко так говорить, пан переводчик, вам ничто не угрожает, а я уже испытал... Меня уже пытались удушить и утопить в сортире, когда я одним из первых записался в ремонтники.
Переводчик впился взглядом в лицо Юрия.
— Ты знаешь, кто это хотел сделать?
— Нет.
— Кого-нибудь подозреваешь, догадываешься?
— Нет.
— Врешь! Откуда тебе известно, что у кого-то было такое намеренье?
— Душили ночью на нарах, насилу отбился. Горло так намяли, исцарапали, что слово сказать трудно было.
Нестеренко казался разочарованным. Он критически оглядел фигуру Юрия, посвистел, посвистел, раздумывая над чем-то, и заявил твердо, жестко выговаривая каждое слово: