Охота на Уршада
Шрифт:
У Юли внезапно промелькнуло странное чувство, будто она начинает понимать напевную речь волчицы. Но поддаваться глупому чувству не стоило, поскольку способной к иностранным языкам Юлька никогда себя не считала…
Показав новенькой еще с дюжину местных лесных убийц, волчицы приготовили самое «приятное» напоследок. Кесе-Кесе притащила трех змей, одна другой страшнее.
До сегодняшнего дня Юля была уверена, что скорее даст себя застрелить, чем возьмет в руки ядовитого гада.
— Полосатый крейт, убивает быстро, — охотно поделилась Кесе-Кесе, и Юлька снова частично ее поняла.
— Полосатый крейт — мирное и тихое существо, — Кесе-Кесе ласково погладила змею и ловким движением опустила Юльке на шею. — Если ты его толкнешь или наступишь, или помешаешь игре, только тогда крейт кусает. За меру песка твои сосуды порвутся, и кровь вытечет внутрь живота…
Волчицы оживились, радостно залопотали. Как удалось выяснить, они заспорили, от какой из змей смерть приятнее и надежнее. От кобры, крейта, мамбы или еще дюжины ползучих киллеров.
После подобных бесед Юля безропотно позволила себя обмазать вторично, на ночь глядючи. Однако в тот вечер зеленой мазью дело не ограничилось. Ведьмы запели и под пение сунули ей четыре чашки с горячим настоем, по вкусу и по виду напоминавшим расплавленный пластилин. В пластилине встречались твердые вкрапления.
— Это не мухи и не червяки, — как мантру, твердила себе девушка, давясь отваром. — Это просто кусочки фруктов, тоник такой, мать их за ногу, сейчас блевану…
Мать Кесе-Кесе в ответ на умоляющие Юлькины глаза твердо погрозила пальцем. Пришлось пить до победного.
Теперь она воняла не только снаружи, но и внутри. Юле казалось, что каждый ее выдох способен убить десяток пролетающих светляков. Женщины разожгли большой костер, в свете пламени полосы и узоры на их смуглых телах задвигались, засветились. Или это Юльке после четвертой чашки напитка стало казаться, что узоры на телах волчиц движутся?
Молчаливые татуированные женщины утрамбовали уставшую, издерганную Дочь-волчицу в люльку, сплетенную из лиан, и в четыре руки подтянули эту люльку к высокой ветке. Пестрый вечерний мир качался перед глазами. Вдали багровой раной пылал закат. Там ревели дерущиеся хищники. Гораздо выше Юлькиного гнезда, в кронах лесных великанов, вопили птицы. По мозолистым стволам деловито сновали армии термитов. На лианах раскачивались ленивцы и, не просыпаясь, кормили молоком своих малышей. Хищные ночные цветы открывали объятия доверчивым бабочкам. Зеленые птички размером с пчелу налетали звенящим облачком и нагло воровали из раскрашенных соцветий нектар. Внизу, по узким тропкам, крались к водопою пятнистые оленята. Над порогами Леопардовой реки в брызгах танцевали радуги. На востоке небо казалось разлитыми чернилами, там плавно кружили тени грифов и орлов. Каменные пальцы вздымались над джунглями, изъеденные ветром и дождем. Над ними восходили дымки и стучали барабаны…
Юлька немножко поплакала, засыпая.
А утром случилось первое серьезное озарение.
Разбудили Юлю затемно, заодно с ней разбудили еще двух девчонок лет семи и устроили марш-бросок в гору, среди колючек и травы, беспощадно резавшей ноги. Обуви не полагалось, из одежды выдали нелепый минимум — кусок грубой ткани, которой едва хватало, чтобы обернуть бедра.
Перед привычным погружением в яму снова поднесли черной жижи. Необычным было то, что пришла Марта Ивачич. Юля впервые видела Женщину-грозу в боевой раскраске, без привычной мужской одежды, с распущенными волосами.
— Сегодня ты выпила все, — сказала Марта. — Если выпьешь еще — умрешь.
— Она глупая лягушка. — Мать Кесе-Кесе больно ткнула девушку пальцем в грудь. — Она нас понимает и радуется, как тупой кабанчик радуется тухлой наживке.
— Она еще глупее, чем дерьмо речной черепахи, — задумчиво добавила Айноук. — Она могла вылезти из ямы еще позавчера, но ей нравится там мокнуть.
Юлька тихо наливалась злобой.
— Она не приняла новое имя и не сбросила старое, — сказала молодая волчица с синим лицом. — Она не может вернуться назад и не может идти вперед. Лучше бросим ее в лесу.
— Лучше бросим в лесу, — словно жуткое эхо, прокудахтала Айноук. — Сегодня мы не придем за тобой. Ты впитала все, что могла впитать. Ты глупая. Ты труслива, как землеройка.
Юльку трясло от бешенства. Она сама не ожидала от себя таких эмоций. Хотелось выцарапать этим скудоумным гарпиям глаза, надавать им пинков и вернуться домой!
— В яму ее!
Не удалось ни глаза выцарапать, ни даже надавать пинков. Снова привязали камень, легонько скрутили руки и сбросили в зеленую грязь. Во все стороны прыснули кровососы и прочие милые обитатели болота.
— Ты хилая и глупая трусиха, — Марта склонилась над ямой и плюнула Юльке в лицо. — Я поверила в тебя, а ты способна только раздвигать ноги перед мужским хвостом! Ты способна только жрать и спать, больше ни к чему не пригодна! Значит, ты достойна жить только здесь, в вонючей яме!
Они ушли. Они бросили ее. Стало тихо, но девушка не слышала ласкового лесного щебета. Однако слезы высохли, сменившись тихой упрямой яростью. Ярость не находила выхода. Больше не хотелось биться головой, скрежетать зубами и царапать ненавистных дикарок. Хотелось выбраться, во что бы то ни стало!
Что-то свалилось на голову. Затем — на плечо. Юлька скосила глаза и ахнула. На поверхности лужи, задрав лапки, плавали дохлые гусеницы. С корней, сжав конечности в комок, попадали в воду мертвые пауки.
Она убила их!
Убила. Впервые в жизни раздавила насекомое, не притронувшись к нему! Неожиданно юная волчица сделала еще одно открытие: веревки на ногах лопнули. Она слишком хотела освободиться, слишком ненавидела эту проклятую гирю с проушиной, которую ей подвешивали к ногам каждое утро. Камень утонул, теперь ей не грозит захлебнуться. Предстоял долгий путь наверх, по скользким корням, упираясь пятками в норы грызунов…
Но в яме еще оставалось полно живых. И некоторые были вовсе не прочь полакомиться свежей человеческой кровью! Они спешили к пленнице на тонких ножках, спешили на жестких крыльях, плыли в толще грязной воды, выставив впереди ядовитые хоботки.