Охота на викинга
Шрифт:
— Восемь! — закричали сидящие рядом люди. Многие зааплодировали.
— Стой здесь, — велел Дмитрий.
Рита посмотрела на толстяка с недоумением.
— Клиент не я, — пояснил он и кивнул на нетрезвого детину, выдирающего топор из щита. — Он.
Мужчина тем временем выдернул свою игрушку. Отошел на несколько шагов. Вскинул руку, чуть качнул ею, прицеливаясь, и снова метнул. Топор молниеносно пролетел расстояние до мишени и утоп в ней глубже, чем в прошлый раз.
— Девять! — радостно завизжали болельщики.
— За десятый! —
Мужчине пихнули в руку кружку с пивом. Зазвенели стаканы и рюмки. Народ загомонил. Кто-то выпалил короткий, как поцелуй на вокзале, тост. Выпили.
Дмитрий подтолкнул Риту:
— Давай!
И снова кивнул на отставившего пустую кружку блондина. Пока тот пил, кто-то заботливо выдернул топор и передал ему для очередного броска. Рита смотрела на того, кто был «клиентом», смотрела, как он смеется, блестя белыми крупными зубами, как уверенно, несмотря на хмель, принимает топор, что-то говорит, странно, не по-русски артикулируя…
В голове пролетело: «Железный дровосек…» Губы растянула невольная, нервная улыбка. Что ж, во всяком случае, дровосек был симпатичнее Дмитрия.
Вот он вскинул руку, задержал, взвешивая в ней оружие. Потом, куражась, выкрикнул:
— Хэй-я!!
Замахнулся. Любуясь собой, оглядел окружающих. На секунду Рите показалось, что он задержал взгляд на ней. И что-то в этом взгляде изменилось, словно «нужный человек» узнал ее. Или кого-то в ней.
Топор сорвался с руки.
Иллюзия развеялась.
Нелепо кувыркаясь, оружие пролетело отделяющее мужчину от мишени пространство, ударилось обухом о щит и зазвенело по каменному полу. Та часть зрителей, что до того восторженно принимала каждое попадание, на этот раз взорвалась недовольным улюлюканьем. Зато другая половина возликовала.
— Идем, — велел Дмитрий, кривя мокрые губы.
Его потные пальцы сжали Ритину кисть, и она снова почувствовала, как ее тянут куда-то, словно козу на веревке.
Дмитрий протиснулся сквозь толпу, приблизился к виновато улыбающемуся любителю швырять топоры, остановился, что-то крикнул, потом пододвинул Риту вперед.
— Шеф, — позвал он и, когда тот повернулся, просто сказал: — С днем рождения…
5
После странной, жуткой, очистительной ночи я чувствую себя заново родившимся, хотя почти ничего не помню. Точнее, не помню деталей. Ну, пошел ночью в магазин, ну, напали уроды, ну, подрался…
Нос, правда, слегка распух и побаливает, на скуле обнаружилась небольшая царапина, а костяшки пальцев основательно рассажены, но это все пустяки. Дядя Ульрик, человек буйного нрава, в молодости частенько попадавший в полицию за драки с портовыми рабочими, всегда говорит: «Гордись сбитым кулаком, а не синяком». Так что в общем и целом все нормально. Баланс.
Жизнь продолжается.
За завтраком, заедая кофе тостами с джемом, обнаруживаю на кухонном подоконнике пустую бутылочку из-под Tuborg. Машинально беру ее
Мархи!
Жертвоприношение кровью!
Пустота!
Да, зияющая пустота в душе. Рана, каверна, провал, в который льется лунное серебро. Это хорошо и… и холодно. Пусто. Я больше не мучаюсь от любви, но на смену тем мучениям, озаренным призрачным светом надежды, пришли новые — надежды нет, света нет, ничего нет.
Пустота…
День проходит так себе — еду в офис. Пробка, хмурые лица. На работе дежурно улыбаюсь во время дежурных поздравлений от руководства — Skype все же чертовски удобная вещь, — принимаю доклады от отделов, в обед Дмитрий приносит букет из тридцати трех пунцовых роз «от неизвестных воздыхательниц», ставит в вазу в приемной и, многозначительно двигая бровями, говорит:
— Шеф, вы не забыли — сегодня «Рай»…
Секретарша улыбается, курьер улыбается, даже золотые рыбки в аквариуме улыбаются. Ах, какие они все милые, добрые, заботливые люди! И нелюди.
А мне грустно. У меня внутри ледяная пустыня. Я словно пациент после операции. Все, что было ненужно, отрезали и утилизировали. Жить можно — но зачем?
— Дмитрий, — говорю я. — Наверное, ничего не надо… Я что-то плохо себя чувствую… Голова…
— Ше-еф! — глаза его становятся круглыми и блестящими, как собачьи носы. — Прекрати немедленно! Народ к разврату готов, водка стынет, мы с кредитниками зарубились, что ты десять из десяти воткнешь, штуку баксов поставили. И потом: за все уплочено!
«Воткнешь десять из десяти» — это он про метание топора. Ничего, перебьются. Я молча качаю головой — нет, мол.
Дмитрий ерничает, кривляется, чтобы подбодрить меня, сыпет цитатами из советских фильмов, щедро перемежая их мировой классикой кинематографа. А я вспоминаю ночную смешливую луну, качающиеся груди, рыбины бедер, привкус крови во рту — и выдавливаю из себя:
— Нет. Извини, Дима, но я не могу… Веселитесь без меня. Мне будет приятно, что вы где-то далеко станете выпивать за мое здоровье…
Он хватает меня за руку, тащит в кабинет.
— Шеф, ты чего, озверел? А сюрприз?!
Мне, конечно, становится немного стыдно — все же люди старались, готовились. Пока я мешкаю, загоняя стыд в самые темные закоулки души, Дмитрий меняет тактику.
— Ух ты! — кричит он вдруг и тычет толстым пальцем в часы. — Уже два часа дня, а именинник ни в одном глазу! Нехорошо. Точнее — очень плохо. Чего мы, не русские, что ли?!
Я понимаю, что сейчас будет какая-нибудь ерунда про русские обычаи — все эти «ты меня уважаешь?» и «между первой и второй перерывчик небольшой». Все же я живу в этой стране уже три года и кое-что понял про загадочную русскую душу. Предчувствия меня не обманывают — Дмитрий бесцеремонно лезет в бар, выволакивает оттуда дежурную литровую бутылку Ballantine’s и стаканы.