Охота на викинга
Шрифт:
Щека пламенела от пощечины. Мать опустила руку, смотрела зло, в глазах полыхала старая затаенная обида. Не на нее, Риту. Вернее, не только на нее — на жизнь. На мужа, сгубившего молодость, на мать и правильное воспитание, на неблагодарную дочь, на Тогучин, уездную тоску, на себя, застрявшую здесь навсегда, и на Риту — за то, что попыталась сбежать, сделать то, на что сама не отважилась в свое время, и снова на Риту — за то, что попробовала, да не сумела.
— Шлюха, — сквозь зубы процедила мать.
К деньгам она даже не притронулась,
— Уходи, — процедила сквозь зубы.
— Мама…
— Пошла вон! — взвилась мать. — Ступай туда, где ночевала! А сюда дорогу забудь!
Рита опешила. Теплого приема она не ждала, но и такого… а чего она, собственно, ждала?
Резко захлопнулась перед носом дверь. Вернулась относительная тишина подъезда. Что-то где-то шуршало, шаркало, кряхтело и кашляло. Дом жил, просто теперь он жил без нее. Что-то негромко сказала за дверью Вика. Резко ответила мать. Слов не разобрать, но интонации читаются. Снова заговорила Вика. И снова — мать. Громко, надрывно, истерично…
— За ней хочешь, да?! Как она хочешь, да?! — неслось из-за двери.
А что же бабушка молчит?
— Дрянь неблагодарная!
Распахнулась дверь. Выглянула Вика.
— Ритка, подожди меня, я сейчас.
— В кафешке через два двора, — тихо ответила Рита.
На лестницу, отпихивая Вику, снова выскочила разъяренная мать.
— Ты еще здесь? — верещала она, брызжа слюной и пуча глаза. — Вон пошла! Проститутка! Шалава! Вон пошла! Вон!
И Рита быстро побежала вниз по лестнице.
Почему же не вмешалась бабушка? Неужели ей все равно?
— Бабушка умерла, — Вика говорила тихо.
Она вообще изменилась. Сильно. Повзрослела, подтянулась, оформилась, окончательно перестав быть девочкой, превратившись в девушку. Интересную девушку.
И вечной детской радости на лице сестренки больше не было, ее место заняла светлая грустная улыбка. Будто Вика стала все повидавшей, через все прошедшей долгожительницей, будто заглядывала в себя, как в прошлое, и грустно улыбалась счастливой, но уже прожитой жизни.
— Хоронили всем двором. Народу было невозможное количество. Те деньги, что ты оставила, мать выбросила, а я достала и придержала, как знала, что понадобится. Если б не те деньги, если бы не ты… не знаю, как бы мы бабушку хоронили.
— Если бы не я, она бы была еще жива. Это я виновата.
Рита подняла чашку и сделала глоток, чтоб не расплакаться. Бабушки нет. А ей никто и не сказал, не написал даже. А куда ей было писать? Она же сама сбежала, не оставив ни телефона, ни адреса, ни разу не позвонив, не написав.
Вика осторожно взяла ее за руку. Рита подняла взгляд на сестру.
— Не надо так, — тихо сказала Вика. — Мать тоже говорила, что это ты виновата. Ты уехала, и это убило бабушку. Но это неправда. Ты уехала, мама кричала хуже, чем сегодня. Бабушка рта раскрыть
Рита кивнула. Никто не виноват. Просто бабушка умерла, сестра рано помудрела, мать рано постарела, а она…
— Закажи себе что-нибудь, — предложила Рита, просто чтобы что-нибудь сказать. — Чего пустой чай глушить?
Вика помотала головой. Рита и сама не хотела ничего заказывать. Только причины были разные. Вика считала, что сидит в дорогущем ресторане, а денег у нее нет. У Риты деньги были, но она знала, что находится в дешевой забегаловке, где кроме чая брать нечего.
Кафе выглядело убого. И пахло тут не кофе, а пронафталиненной столовой. Последний раз Рита была здесь с Мишкой Климовым тогда, перед самым своим бегством из Тогучина. Тогда Мишка и назвал это место пренебрежительным словом «кафешка», а Рита, как Вика сейчас, чувствовала себя приглашенной в дорогущий ресторан.
А ведь их разделяет не просто стол. Все сложнее.
— Ты куда теперь? — спросила Вика. — Обратно в Москву?
В нынешних обстоятельствах это прозвучало как издевка, хотя Вика не издевалась.
— А что, — спросила зачем-то Рита, — со мной хочешь?
Голос ее сделался вдруг неприятным, но Вика, кажется, ничего не заметила, покачала головой.
— Нет, не хочу. Знаешь, я их боюсь.
— Кого?
— Больших городов. Я подумала, когда кругом много людей, ты ведь лишаешься простого права на одиночество. А художнику одиночество временами жизненно необходимо.
— Ты все еще рисуешь? — спросила Рита.
— Ага, — впервые, как прежде, по-детски просияла сестренка.
Рита положила на стол перед сестрой деньги почти всю полученную от «кузена» пачку.
— Возьми, пожалуйста.
— Зачем? — напряглась Вика.
Рите захотелось заплакать, но слез не было, а выть без слез посреди тогучинского кабака казалось глупым и неудобным.
— Краски себе купишь, — выдавила Рита и заговорила вдруг быстро-быстро, на одном дыхании, словно читая молитву: — Возьми, пожалуйста. Возьми. Если я это все не для вас… не для тебя, тогда я вообще не понимаю, зачем все это. Возьми, пожалуйста, возьми, возьми, возьми!
— Ты что, Рит? — испугалась Вика. — Успокойся. Все хорошо.
Вика говорила что-то еще. Рита перестала вникать в смысл слов. Слова лились, обтекая ее, как вода обтекает камень. Все они были неважны. Рита вдруг придумала для себя, что важно теперь лишь одно слово.
И она ждала его. Ждала, что сестренка назовет ее как в детстве — Аритой. Хотя бы один раз.
Но детское имя японской мультяшной принцессы так и не прозвучало.
Зато так и остался висеть в воздухе неразрешимый вопрос: «Куда теперь?» Дома у нее больше не было. В Москву? Куда? В съемную квартиру? К «выпотрошенному», ограбленному с ее помощью Нильсу? К палачу Николаю