Охота на волков
Шрифт:
– Я пока что видела двух тюремщиков. Они, хотя были в цивильном, лица прячут под масками… Возле вас, если потрудитесь обернуться, тоже стоит ведро.
– Да, но почему-то пустое. Ага… Врубился, для чего служит эта емкость. В туалет, надо полагать, они нас водить не намерены.
– Как звать-то хоть вас? – тяжело вздохнув, спросила молодая женщина. – Я помню, вы показывали документ, но я толком его даже не разглядела.
– Можете звать меня кретином, – проворчал Бушмин. – Олух, идиот, недоумок – я достоин любого из этих определений.
– И все же?
Бушмин на секунду задумался. Не прослушивается
– Ну хорошо, зовите меня Андреем.
– А я – Анна. Итак, Андрей, вы уже думали, как нам отсюда выбраться?
Для начала Бушмин решил как следует осмотреться. Помещение, в котором их содержат, вряд ли является тюремной камерой. Скорее обычная комната, квадратной формы, четыре на четыре метра, свободная от мебели, если не считать матрацы на дощатом полу. Окна отсутствуют. Над дверью и в центре, под потолком, вполнакала горят забранные решеткой светильники. Стены, кажется, бетонные, но покрыты «шубой». У противоположной стены – радиатор парового отопления; температура в помещении – даже чуть выше комнатной.
Бушмин подергал цепочку. Цепочка оказалась очень прочной, как и браслет. Несмотря на сей атрибут, место, где их содержат, абсолютно не походит на СИЗО или, к примеру, на ПКТ [13] при комендатуре, а тем паче на зиндан или камеру в одном из фильтрационных пунктов.
Скорее всего, их держат в подвале, специально оборудованном под фундаментом какого-то строения; возможно, речь идет о частном домовладении – сейчас наловчились возводить терема, в подвальных помещениях которых свободно разместится средних размеров тюряга.
13
ПКТ – помещение камерного типа.
– Так что вы намерены предпринять, Андрей? – поинтересовалась нетерпеливая соседка. – Вы же видите, даже гвоздем здесь негде разжиться. Если только попробовать пол взломать… Но доски пригнаны очень плотно, я уже пыталась, но думаю, бесполезно…
– Что я намерен предпринять? – Бушмин неопределенно хмыкнул. – Счас перегрызу цепи зубами, потом, ясное дело, замочу всех подряд, кто под руку сунется… Как вам такой план?
– Вы все шутите, – помрачнела Дольникова. – А у меня душа болит: что с моим мальчиком, где он, не обижают ли его эти сволочи?..
Бушмин поморщился – понимал, что он пока бессилен помочь чем-либо этой молодой женщине. Равно как не в силах освободиться сам. Он все еще не понимал толком: где он, что с ними произошло, как они вообще здесь оказались и что это еще за наезд? Маловероятно, чтобы они по-прежнему находились в Слепцовской. Наверняка их перевезли в другое место, да и времени, кажется, минуло уже прилично…
Станицу, конечно, ребята перевернули кверху дном.
И еще Бушмин вдруг вспомнил, какие кошмарные видения преследовали его вплоть до того момента, когда благодаря усилиям Дольниковой ему удалось стряхнуть с себя оцепенение. Сам он ни черта не помнит… Как треснули по башке – с тех пор и не помнит. Но вот подсознание… Оно подсунуло ему подсказку в виде закольцованного киноролика, где фигурируют «черные тюльпаны» и массивные деревянные ящики.
Если попытаться расшифровать этот полусон-полуявь, а затем принять догадку на веру, то получается: их вывезли за пределы Чечни – вернее, дело происходило на границе с Ингушетией, – замаскировав под «груз 200».
А провал в памяти, скорее всего, вызван тем, что похитители ввели им сильнодействующее снотворное либо накачали наркотой.
– Анна, мы непременно что-нибудь придумаем, – после довольно длительной паузы сказал Бушмин. – Но для этого понадобится какое-то время… Проблема в том, что лично я, представьте себе, ни черта не помню! Кажется, меня ударили чем-то тяжелым по голове, затем, по-видимому, связали. Как мы здесь оказались? Понятия не имею…
Дольникова тяжко вздохнула:
– От себя мне почти нечего добавить. Помните, вы дали мне команду собирать вещички? Вы куда-то ушли, а спустя несколько минут в комнату вошли двое в масках. Сказали, что являются сотрудниками военной комендатуры и что я должна идти с ними. Потом… Запомнился только запах хлороформа. Брр… Ненавижу этот отвратный запах, у меня с этим связаны ужасные воспоминания!
– Значит, вас тоже усыпили.
– Очнулась я уже здесь, может, часа на два раньше вас… Примерно час тому назад приходили какие-то двое, я вам о них уже рассказывала. Один из них остался караулить у двери, у него был автомат марки «АКСУ»…
– Вы так хорошо разбираетесь в оружии?
– Хорошо ли, плохо – какая вам разница? Говорю, что видела.
– Продолжайте.
– Так вот… Другой сделал вам укол в вену, сказав при этом… цитирую дословно: «Этот очухается примерно через час». Другой, его коллега, тоже подал реплику: «Проверь как следует браслеты! Потом надо будет еще амбала проведать, кореша его…» А тот, что орудовал шприцем, сказал, что расслабляться вообще нельзя, потому что если хоть один из «груш», или гэрэушников, я толком не расслышала, освободится, то это будет означать полный… Кхм… Андрей, они почему-то вас опасаются, пожалуй, даже побаиваются.
Бушмин еще раз проверил крепость браслета и цепочки. после чего сказал:
– Вам показалось. Такого кретина, как я, еще надо поискать.
– А еще я у них спросила: «Где мой мальчик?» Ответ таков: «Пацан у нас. Если будешь с нами сотрудничать, то ничего дурного с вами не случится».
Бушмин призадумался. Хотя он был изрядно зол на себя и, чего греха таить, как всякий другой смертный, опасался за собственную жизнь, все же в эти мгновения он испытал чувство огромного облегчения. Во-первых, Иван, тот, что «большой», кажется, не только жив, но и находится где-то неподалеку, возможно, в одном из соседних помещений. Во-вторых, если тюремщики не врут, то «маленький» Иван тоже пока цел и невредим.
– Сдается мне, Анна, что мы, вся наша компания, зачем-то им нужны, – поделился с соседкой своими умозаключениями Бушмин. – В противном случае они бы с нами так не возились. Давно бы, кхм… Ну вы поняли, что имеется в виду.
В этом месте их диалог был прерван скрежетом проворачивающегося в замочной скважине ключа.
– Запомните, Анна, – скороговоркой прошептал Бушмин, – главное сейчас – не делать резких движений.
Дверь распахнулась, и тотчас же раздался грубый мужской голос: