Охота за призраком
Шрифт:
Между тем Зинина, устроившись поближе к прокурору области и разложив на столе блокноты, уже подавала знаки поторапливаться, кивая на занятое ему рядом с собой место. Ковшов отсалютовал вежливым отказом, он предпочёл соседство с местными оперативниками, которых представлял вездесущий Квашнин и невозмутимый аксакал районной уголовки майор Камиев. Опытный народ, они засели на вторые ряды, подальше от начальства.
Игорушкин, хмуро оглядывая рассаживающуюся и галдящую публику, кивал едва заметно знакомым, занятное любопытство мелькнуло у него, когда среди милицейских мундиров он остановился на Ковшове.
Даленко
– Я думаю, Маркел Тарасович начнёт, – тяжёло глядя исподлобья, выдавил из себя Игорушкин, – а начальник милиции дополнит при надобности. А, Маркел Тарасович?
И Боброва мгновенно подбросило вверх. Ковшову почему-то стало его жаль. Он, извинившись, потеснил впередисидящего соседа, выложил на стол фотоаппарат, вручённый ему в поездку криминалистом, но стол оказался совершенно пустым, даже Зинина невесть когда успела спрятать с его поверхности свои яркие блокнотики и застыла, поедая глазами прокурора области. Ковшов автоматически торопливо убрал фотоаппарат со стола на колени и легонько ткнул Квашнина:
– Где твои-то? Что-то никого из уголовки не вижу.
– Пока начальство в Филях совет держать будет, мои отпашут и отсеются, – с улыбкой шепнул ему капитан.
– Ну-ну. Посмотрим, что соберут.
– К концу совещания все и соберутся. Хочешь поучаствовать и послушать?
– Если начальники отпустят, не откажусь.
– В новом качестве, Данила Павлович, нескольким господам служить приходиться?
– Служим мы все, Пётр Иванович, одному господину, его величеству закону. Учил, учил я тебя, капитан, но, видно, быстро мои уроки из твоей головы выветриваются.
Так, беззлобно переругиваясь, коротали они время, дожидаясь начала совещания.
Между тем нехорошая тишина нависла над столом.
Ковшов силился понять, что значит в поведении Игорушкина эта столь заметная напускная жёсткость. Неужели прокурор решил спустить гнев за совершённое убийство, упрёки и поучения, выслушанные и проглоченные от партийного бонзы, на своего подчинённого? И сделать это в присутствии милиционеров, младших и по должности, и по званию! Показать, что он может быть жестче и круче своего коллеги милицейского, карать страшнее, нежели сам прославившейся этим комиссар!
Игорушкин, дожидаясь доклада от собиравшегося с мыслями и нервами Боброва, снова заскользил пустыми глазами по сидящим за столом. Кто-то обронил карандаш или ручку, предмет гулко ударился об пол. Никто не пошевелился. Ковшов ждал, когда Игорушкин упрётся взглядом в него, дождался и на этот раз не опустил глаз.
Прокурор области отвернулся, распахнул пиджак, перевёл глаза на адъютанта комиссара, одиноко торчащего посреди избы – ни у порога, ни за столом руководителей, неожиданно хмыкнул ему, вроде как изобразив улыбку,
– Что же ты согласился, мил-человек, нас с комиссаром со свежего воздуха в этакую бодягу загнать?
И не услышав ответа от оцепеневшего старлея, скинул с себя китель и бросил ему на руки.
– Ну-ка, брат, повесь где-нибудь, чтобы совсем не вымокло имущество от пота. Жарко у тебя, прокурор, – обернулся он затем к Боброву. – Давай, докладывай, что с климатом в районе твориться стало.
Стремительное изменение поведения Игорушкина, столь неожиданная игра с кителем, в особенности употребление в разговоре ставшего знаменитым выражения «бодяга», произвели должное впечатление. Сидящие за столом обмякли, расплылись в улыбках, задвигались, затолкали друг друга локтями. Когда же прозвучало слово «климат» с нарочитой модуляцией и ударением в произношении, над столом прогулялся откровенный смешок. Одни смеялись, зная причину, другие за компанию, а некоторые на нервной почве. Многим, даже комиссару, была известна морская страсть Боброва. Он крякнул и улыбнулся, поддержав внезапную доброжелательность прокурора области, и совещание началось, а затем поехало-покатилось по налаженной колее в набивших оскомину наставлениях, фразах и традиционных «примочках», когда те, кто выше по должности, всегда умны и правы, а исполнители спотыкаются на ясной дороге…
Однако главное от этой встречи уже надолго, если не навсегда, засело в сознании многих присутствующих – это был жёсткий рык прокурора области, в котором как бы случайно блеснуло остриё и неотвратимость дамоклова меча…
Капитан милиции Квашнин, заскучавший сразу через десять – пятнадцать минут после начала совещания, пробовал разглядывать собравшихся за столом, гадая, кто здесь из какого ведомства и чем может быть полезен, скоро утратил интерес к этому занятию и перешёл на изучение снастей и сетей, во множественном количестве развешанных на стене избы и хранившихся по углам. Потом он слегка подремал, а очнувшись от докучливых мух, толкнул локтем в бок Ковшова, который сосредоточенно делал пометки в своём блокноте время от времени.
– Данила Павлович, останешься сегодня с нами или уедешь с Бобровым в район?
– Я, может быть, сразу в город махну, – оживился Ковшов. – Ты не допускаешь такого развития событий? Эта деревенская жизнь – во, где у меня засела!
И он жестом отметил до каких частей тела достала его прежняя жизнь в районе. Судя по отметине, крестьянская доля оказалась памятной.
– Что мне у вас оставаться? Собственный резерв вы мобилизуете, соберётесь, и, как говорится, – вперёд и с песней! Завтра убийцы предстанут перед судом.
– Нет, Данила Павлович, хоть ты и начальство теперь, но позволь тебя поправить, в этом ты глубоко ошибаешься, – в тон Ковшову балагурил Квашнин. – Убийство преднамеренное, пока верный «висяк», по горячим следам не раскрыто, работы полно. И козе понятно, что вашей обворожительной блондинке Зининой ночевать здесь не в кость. «Бодяга» её с собой на крыльях увезёт. А тебя оставит. Боюсь не на один день. Комаров покормишь с нами. Учить нас, деревню, кто будет?
– На вас и Зябликова хватит, – лениво отпарировал Ковшов, хотя ещё задолго до того, как садился в вертолёт, считал вполне реальным шанс засесть в районе.