Охота. Я и военные преступники
Шрифт:
Особенно сильно в годы войны пострадал город Сараево. Здесь жили мусульмане, сербы, хорваты и тысячи людей, рожденных в смешанных браках. Война для Сараево началась в марте 1992 года и продолжалась почти четыре года. Конец ей положило Дейтонское мирное соглашение, подписанное в конце 1995 года. Следующим летом в Боснии и Герцеговине прошли выборы, и к власти пришли мусульманские, сербские и хорватские националисты, в том числе и те мужчины и женщины, которые привели эту страну к войне. Националисты получили полный контроль над федеральным правительством и правительствами двумя республик: Республики Сербской (сербского национального образования) и мусульмано-хорватской Федерации Боснии и Герцеговины. Абсурдность ситуации, сложившейся в Боснии после Дейтонского соглашения, стала ясна мне во время первой же встречи в Сараево, которая проходила в понедельник, 1 ноября. Выходные я провела, отдыхая в Лугано. Через два дня я встретилась с членами коллегиального Президиума Боснии и Герцеговины — мусульманином, сербом и хорватом. Каждый потребовал принести ему кофе, приготовленный по особому рецепту. Мы встретились
Во время моего визита обязанности президента коллегиального Президиума Боснии и Герцеговины исполнял хорват Анте Елавич. Даже я, из всех присутствующих имевшая самое слабое представление о балканской политике, понимала, что «серым кардиналом» здесь был президент Хорватии Франьо Туджман. Как я и ожидала, Елавич стал говорить не от имени Боснии и Герцеговины, а от имени боснийских хорватов. Естественно, он тоже пообещал полное сотрудничество с трибуналом. Елавич являл собой живое воплощение проблем, с которыми я столкнулась, когда обратилась к боснийским властям с просьбой способствовать прокурорскому расследованию. В тот самый момент, когда я общалась с Елавичем, мои следователи и аналитики собирали информацию для предъявления ему обвинений. Елавич был полковником армии боснийских хорватов, называемой Хорватским советом обороны. Эти подразделения подчинялась армии Хорватской республики, которая по приказу Туджмана вошла в Боснию с тем, чтобы расширить территорию независимой Хорватии. Не чужда Елавичу и коррупция. Он был назначен заместителем руководителя министерства обороны в Хорватском совете обороны по вопросам материально-технического обеспечения. Во время войны он выплачивал содержание армии боснийских хорватов и занимался переводом денег с хорватских правительственных счетов на счета Хорватского совета обороны. Впоследствии Елавич был арестован по обвинению в коррупции, признан виновным и осужден на десять лет тюрьмы. Ему удалось бежать в Хорватию, где его следы затерялись.
Несколько минут Елавич бомбардировал меня весьма позитивными словами — «гармония», «многонациональное общество», «восстановление» и «примирение», а потом перешел к разговору о тревогах хорватского «сообщества» — так называли хорватов Герцеговины, которые в январе 1993 года начали войну против боснийских мусульман. «По оценкам ЦРУ, — сказал он, — хорватами было совершено всего десять процентов преступлений, имевших место в Боснии и Герцеговине, однако, 50 % тех, кто был арестован трибуналом, являются именно хорватами. Среди арестованных Дарио Кордич и Тихомир Блашкич — два лидера хорватского народа…» Этих людей Международный трибунал обвинил в массовом убийстве мусульман в деревне Ахмичи в апреле 1993 года. «Хорватский народ, — продолжал Елавич, — не понимает, почему внимание обращено только на Ахмичи? Почему никто не рассматривает военных преступлений, совершенных против хорватов?»
Подобная демагогия всегда становится тяжелым испытанием для моего терпения. Поблагодарив членов Президиума, я сказала Елачиву «Не стоит манипулировать цифрами». Хотя не было необходимости напоминать ему и всем остальным об обязательствах Боснии и Герцеговины по сотрудничеству с трибуналом, я все же заметила, что до тех пор, пока правовая система Боснии и Герцеговины не докажет свою эффективность и независимость от политического влияния, расследовать и выносить приговоры по делам, связанным с военными преступлениями, будет Международный трибунал. «В будущем, — сказала я, — мы, конечно, начнем сотрудничать с местными правоохранительными органами. Но не сейчас…»
Поскольку Елавич был президентом Президиума, он и завершил нашу встречу. Я чувствовала, чем все закончится. Елавич пообещал всячески сотрудничать с трибуналом. Он настаивал на том, что вовсе не собирался манипулировать цифрами, а просто хотел указать на «равную ответственность». Это была тщетная попытка спасти лицо. Я знала, что сербские и хорватские лидеры неоднократно прибегали к подобным приемам, пытаясь убедить лидеров других стран, дипломатов и журналистов в том, что мусульмане ответственны за насилие в той же степени, что и сербы и хорваты. Я знала и то, что лидеры боснийских сербов и хорватов будут изо всех сил преуменьшать значение Международного трибунала и препятствовать его работе. Сербские и хорватские СМИ всячески порочили работу трибунала, искажали факты и представляли международный юридический институт как воплощение зла. Сербы же и хорваты, которым были предъявлены обвинения, представали на страницах газет рыцарями в сверкающих доспехах, подвергающимися несправедливым преследованиям.
На следующий день я летела над величественными горами Боснии и Герцеговины. Если бы не
Должность премьер-министра Республики Сербской в то время занимал Милорад Додик. Он очень сладко говорил о «сотрудничестве», но все его обещания были пустым звуком: Додик не контролировал ни территорию Республики Сербской, ни полицию, ни военных. Я не считала, что он не хочет сотрудничать с Международным трибуналом, потому что опасается за свою жизнь. Уверена, он просто все рассчитал и решил, что сотрудничество помешает его будущей политической карьере.
Додик заявил, что его правительство было готово сотрудничать с Международным трибуналом с самого начала его работы. Именно Республика Сербская предложила, чтобы некоторым из обвиняемых была дана возможность сдаться добровольно. То, что они вынуждены долгое время дожидаться судебного разбирательства в тюрьме, политическая нестабильность в Республике Сербской и натовские бомбардировки Сербии, по мнению Додика, делали сотрудничество с Международным трибуналом весьма затруднительным для любого местного политического лидера. «Мое правительство, — сказал Додик, — стремится решить главную проблему Республики Сербской. Мы считаем, что Радован Караджич должен быть доставлен в Гаагу любой ценой». Он указал на то, что Караджич и другие обвиняемые находились в Боснии и Герцеговине, но не под защитой его правительства. Додик заявил, что последние три года Ратко Младич провел в Белграде и не пересекал границ Республики Сербской. (Я полагала, что это чистой воды ложь, в чем впоследствии и убедилась.)
Я сказала Додику, что хочу быть откровенной, и указала на то, что правительство Республики Сербской могло бы продемонстрировать готовность в полной мере сотрудничать с трибуналом, предоставив нам необходимую информацию и арестовав обвиняемых. Я сообщила, что главная наша задача — арест Караджича, который время от времени появляется в Пале: «С вашей помощью, при наличии нужной информации и при поддержке миротворческих сил мы сможем его задержать». Я просила Додика передать нам важную информацию, в том числе последние фотографии обвиняемых и сведения об их местонахождении. Мои сотрудники вручили ему официальную просьбу о поддержке. В связи с расследованием убийств в Сребренице в 1995 году наши следователи хотели допросить семерых граждан. Некоторые из них были подозреваемыми, другие — возможными свидетелями. Мы полагали, что эти люди не захотят встречаться с нашими следователями, и передали Додику семь повесток на допросы, которые должны были состояться в декабре. Товарищ прокурора, Грэм Блуитт, заверил Додика в том, что в запросе трибунала нет тайной подоплеки. Все эти люди вызывались только для допроса. Никаких тайных обвинений против них не выдвигалось, и задерживать их никто не собирался. Додик согласился сотрудничать, если мы гарантируем свою искренность. Но он сразу предупредил, что за результаты не ручается, поскольку возглавляет правительство, не имеющее поддержки большинства в парламенте боснийских сербов, а полиция Республики Сербской до сих пор хранит верность Сербской демократической партии Караджича.
Мы скептически отнеслись к предсказанию Милорада Додика о том, что режим Слободана Милошевича падет не позднее следующего года. Он сказал, что оппозиция активно использует неудовлетворенность сербского народа политикой Милошевича. Додику не нравилось, что Международный трибунал не выдвигает обвинений против Воислава Шешеля, ярого националиста, возглавлявшего Сербскую радикальную партию. Я не могла вдаваться в детали, но сообщила, что трибунал интересуется деятельностью Шешеля, и что если у него есть доказательства виновности Шешеля или других лидеров, он должен их предоставить. Додик заявил, что подозревает Шешеля в организации недавних взрывов в Республике Сербской.
Оживленный, но очень провинциальный Загреб — город, стремящийся выглядеть современно, однако, не желающий отказываться от наследия Габсбургов и в особенности — Австро-Венгрии. (Я заметила, что президент Туджман одел солдат почетного караула практически в такую же форму, что и в Венгрии.) Через день после встречи с Додиком я начала переговоры с правительственными чиновниками Хорватии в Загребе. Пожираемому раком президенту Туджману оставалось жить не больше месяца. Он был одним из инициаторов создания трибунала по военным преступлениям на территории бывшей Югославии, и это неудивительно — ведь во время войны 1991 года Хорватия сильно пострадала от преступлений, совершенных Югославской национальной армией, контролируемой сербами. Однако несколькими годами позже он дал понять своим советникам и военному командованию, что, если Хорватия хочет оставаться независимой и расширить свою территорию, кому-то нужно было выполнить грязную работу. Таким образом, Туджман оправдал преступления, совершенные хорватами.