Охота
Шрифт:
Матушка проводила меня в Кронштадт, мы расстались на пристани. Корабль стоял у причала, пассажиры уже потянулись гуськом на борт, неуклюже поднимаясь по наружному трапу. Когда наступил мой черед, меня грубо оттолкнули от сходен носильщики с грузом. Заморосил холодный осенний дождь. Матушка раскрыла над головой черный зонтик с кружевом по краю и стояла, плача, у парапета набережной. Я подбежал к ней, нежно ее обнял. Никогда еще матушка не казалась мне такой маленькой, такой хрупкой. Когда я обнимал мою родную, когда прижимал к сердцу, мне казалось, будто я чувствую каждую косточку ее полудетского скелета. А она вдруг отстранилась, осенила меня крестным знамением и прошептала:
— Храни тебя Бог, Сашенька!..
Словно что-то поняла, о чем-то догадалась. Ну как мне было в тот же момент не подумать, не абсурдно ли это мое путешествие, не пожалею ли я о том, что делаю, едва оказавшись в открытом море. Тем не менее было уже поздно, поздно… Отступать некуда, незачем… да и не в силах я отступить… Огромные колеса с плицами, высокая труба, выпускавшая в небо сизый дым, команды морских офицеров, подаваемые в рупор, плеск волны — все приказывало мне: иди! иди вперед! Я стал рабом той самой свободы, которой так страстно желал.
Глава II
Прибыв в Париж после ничем, кроме мелких таможенных придирок пока ехал по Бельгии, не примечательного пути, я поначалу устроился в маленьком отеле на Шоссе д’Антен. Но вскоре, следуя советам владельцев ближайших к этому кварталу лавок, стал искать себе меблированную комнату — и нашел одну, весьма подходящую, на улице Миромениль. Хозяйка моя, мадам Патюрон, отличалась дородностью и напоминала гренадера как статью, так и дерзостью взгляда. От голоса ее закладывало уши, но тем не менее это была сама доброжелательность, само гостеприимство. Я тут же получил от нее комплимент за то, что слежу за собой, равно как и за чистоту моего французского. Последнее утверждение соответствовало истине: моя добрая гувернантка, прибывшая в свое время из Швейцарии, а за нею — преподаватели в Царском Селе приложили немало усилий к тому, чтобы я овладел языком Вольтера не хуже, чем языком Пушкина. Кстати, эту историю моей жизни я пишу тоже по-французски, и не случайно, конечно же… Я нисколько не страдал от переезда и вообще едва заметил, когда мы пересекли русскую границу и углубились в чужие страны. Климат здесь оказался превосходный, атмосфера теплая, жизнь моя тут протекала без сучка без задоринки… ну, по крайней мере, я старался убедить себя, что это так, дабы подстегнуть, для храбрости.
Соседом моим в уютной квартире на улице Миромениль оказался рыжий молодой человек, подвижный и постоянно находившийся в боевой готовности. Неудивительно: этот субъект с беличьим взглядом подвизался в журналистике и более или менее регулярно помещал свои статейки в газете «Siecle» [8] , а жил на деньги, присылаемые родителями, бакалейщиками из Бордо. Звали его Даниэль Дерош, но он уверял — да просто настаивал на том, что это именно так! — будто его фамилия пишется раздельно, дескать, она дворянская. Вот такая: де Рош. Забавный малый! Впрочем, Даниэль сразу же отнесся ко мне, как к старому другу, только вот стал жадно расспрашивать о цели моего приезда. Что ж, пришлось поведать новому приятелю, будто меня одолевает безудержное любопытство, будто я заядлый турист, — он поверил и прекратил расспросы. Более того — предложил стать моим гидом в экскурсиях по французской столице. Но это милое предложение было отклонено: поблагодарив, я ответил, что предпочитаю открывать для себя чужие города, так сказать, наугад, бродя пешком, причем именно в одиночку, только в одиночку. Посудите сами, неужто я мог открыть этому постороннему человеку, пусть даже и проявившему ко мне симпатию, совершенное безразличие к Парижу, мог ли я сказать прямо, как равнодушен к прославленным дворцам, монументам, храмам, насколько мне наплевать на репутацию знаменитых театров… мог ли я сказать, что единственная моя забота — войти в окружение Дантеса? или — д’Антеса, как принято здесь его именовать…
8
«Век» (франц.).
Где убийца Пушкина обитает? Каков его образ жизни? Разумеется, можно было бы навести справки в русском посольстве, но это помешало бы успеху моего предприятия, и я сторонился любых российских учреждений, где, натурально, паслось немало шпионов, так что о попытке добыть там необходимые мне сведения и речи быть не могло!
В конце концов я сообразил, что газетный писатель может быть мне в этом весьма полезен, и самым рассеянным, небрежным тоном поинтересовался у Даниэля де Роша, жив ли и если жив, то чем и где занимается некто Дантес, на что мой любезный сосед, проконсультировавшись со своими редакторами, дал четкий ответ: почтенный сенатор Жорж де Геккерен д’Антес проживает в построенном несколько лет назад на авеню Монтеня собственном особняке. Я тотчас же перевел разговор на другую тему, фамилия д’Антеса в наших беседах больше никогда не прозвучала. Потому что можно было начинать охоту.
Назавтра же я отправился прогуляться на авеню Монтеня. Что за странный квартал! Совершенно новенький, совершенно какой-то прозрачный. Дома здесь были в самом современном стиле, но расставлены как попало, в самом что ни на есть причудливом беспорядке. Казалось, все представители сливок общества обзавелись здесь домами. И какими домами! Вот якобы ренессансный дворец, а рядом — вилла с прицелом на Помпеи, достаточно взглянуть на ее стройную колоннаду… По соседству с богатым и вполне современным особняком, снабженным множеством украшений, — особняк в мавританском стиле, укрытый в глубине сада… Строгий величественный монастырь, и тут же — зал для занятий гимнастикой… Но из всех этих многообразных строений меня интересовало лишь одно: под номером 27.
Здесь ворота были распахнуты, я решился войти и оказался посреди мощеного двора, в глубине которого высилось красивое трехэтажное здание со сводчатыми окнами, задернутыми изнутри светлыми шелковыми занавесями. Парадный подъезд представлял собою высокое — в восемь ступеней — крыльцо с навесом в виде маркизы из орнаментированного стекла. На том крыле строения, что протянулось налево от входа, я заметил скромную табличку, извещавшую о том, что в полуподвале можно найти консьержа.
Однако консьержа я не стал тревожить. Не осмелился. И удалился с неприятным ощущением, какое испытывает, должно быть, начинающий грабитель, впервые отправившись посмотреть на место своего будущего преступления. Итак, здесь, сколотив состояние, окопался человек, которого я намерен убить…
Довольно еще долго я прохаживался по тротуару у входа в сию неприступную крепость. Все было заперто. Никто не входил. Никто не выходил. Здание помещалось на углу авеню для господ с нищенской, на первый взгляд, улочкой под названием «проезд Двенадцати Домов» [9] .
В непосредственной близости, просто-таки в двух шагах от изящных фонтанов круглой площади близ Елисейских Полей, я открыл квартал, где ютились, вероятно, рабочие, конюхи и прочие мужланы, равно как и просто нищие попрошайки бок о бок с козьими пастухами… И он, этот квартал, этот, по существу, обычный проулочек, составлял такой разительный контраст с чванливой, выставленной напоказ роскошью соседних жилищ, что мне стало даже как-то стыдно за тех, кто выбрал это место, чтобы воздвигнуть здесь символы своего богатства и своего положения в обществе.
9
Проезд Двенадцати Домов просуществовал до 1881 года, затем был разрушен, и нумерация домов на авеню Монтеня при этом переменилась: дом номер 27 стал домом номер 17. (Примеч. автора.)
Повернувшись спиной к особняку Жоржа д’Антеса, я стал подниматься вверх по авеню Монтеня, не слишком хорошо понимая, куда ведет меня нетерпение. И таким образом добрался до злачного местечка, о котором рассказывал как-то Даниэль де Рош: танцевальный зал «Мабилль». Увеселительное это заведение находилось совсем неподалеку от особняка Жоржа д’Антеса — вероятно, тут можно будет получить хоть какую-то информацию о нем, подумал я. Спокойно вошел — никому и в голову не пришло спросить, зачем мне, миновал сад, миновал большой парадный зал с пока еще не накрытыми столами. Было еще слишком рано для начала празднества, однако сотни шарообразных стеклянных колпаков уже светились газовым светом среди искусственных пальм, коими был обильно украшен зал. Стены были обиты красным дамастом. Повсюду виделись зеркала и цветы. Несколько официантов в белых передниках поверх черных костюмов суетились у буфета. На оркестровой эстраде лениво рассаживались музыканты, спорили о чем-то между собой, жевали бутерброды. С полдюжины проституток прогуливались в ожидании клиентов. Одна из них — ярко накрашенная, самого возбуждающего, как ей, видимо, казалось, облика — двинулась ко мне, уперев руки в бедра. Взгляд у нее был зазывный:
— Месье угодно?
Какой хриплый у нее голос…
— Нет… нет… — забормотал я. — Ничего не нужно, я просто так зашел, из любопытства…
— Ну и раз уж зашли, так распахните глазенки-то пошире!.. Тут отлично, а?.. Вы иностранец?
— Да.
— И откуда же такой сладкий?
— Из России.
— Так я и думала — по акценту. У нас тут бывает много русских. Очень, очень милые мужчинки. Ценят французскую веселость. Хотите столик заказать?
— Нет… нет, мне пора уходить…