Охотничьи тропы

Федосеев Григорий Анисимович

От ручья тянуло свежестью и черносмородинником. Каждую минуту охотник ждал тяжелого взлета, шел осторожно, раздвигая кустарники и крепко сжимая шейку ружья.

Но прошел он уже немало, а птицы не поднимались, словно и не было их в этих местах.

Адуев взобрался на крутик и решил попробовать не однажды уже проверенный им способ охоты по красной дичи без собаки. Он раскачал тяжелый круглый валун и пустил его. Камень с шумом и треском запрыгал по косогору и врезался в кустарники.

Сидевшие очень крепко в жару глухари и черныши, обычно, не выдерживали надвигающегося на них шума и взлетали из зарослей.

И действительно из черносмородинника с громом вырвался старый сизо-дымчатый глухарь. Сбитый выстрелом, он упал в траву, подпрыгивал в ней и судорожно колотил крыльями.

Так Адуев выгнал еще трех чернышей и двух из них опустил в сетку.

* * *

На пасеку Адуевы приехали позже всех. Ужин еще не начинался: их поджидали. За полкилометра от пасеки комсомольцы разложили большие костры.

Колхозники, разбившись на бригады, пели проголосные старорусские песни. Бригадиры в конце каждой песни

посылали к стоящим на карауле комсомольцам спросить: «Не едут ли?»

И каждый раз посланный сообщал: «Пока не видно».

Саврасого иноходца председателя и белого жеребца Кодачи, на котором ехала Марина, заметил комсомолец Ваньша Прокудкин.

— Едут! — закричал он.

Ребята подбросили в костры охапки сушнику.

— Едут! — подхватили комсомольцы по цепи вдоль костров.

— Едут! — зашумели услышавшие на пасеке колхозники и оборвали песни.

Селифон придержал саврасого и пропустил Марину вперед. Точно высеченный из мрамора, белый жеребец, не доходя до первого костра, круто уперся на тропинке, захрапел.

Комсомольцы взяли испуганно храпящего, пляшущего жеребца по уздцы и повели сквозь огненный коридор костров. Черные глаза Кодачи, охваченные отблеском огня, вспыхнули, как бриллианты.

Высыпавшая навстречу веселая, яркая, празднично-разряженная толпа колхозников увидела притороченного к седлу Марины огромного тайменя. И розовая шкура, в свете огня выглядевшая багровой, и величина тайменя казались невероятными.

— Тальмень!

— Тальменище!..

— Тальменюга!.. Жирный, как кормленный хряк!.. — услышал Адуев восторженные вскрики колхозников.

Он ждал этих слов, заранее представляя удивленные лица рыбаков. Селифон спрыгнул с седла и повел иноходца вслед за танцующим Кодачи.

Первым подошел к Адуеву заядлый рыбак Лупан Федулов.

— Ну, Селифон Абакумыч, никак, добыл одного, — сказал он.

Селифон привязывал саврасого к коновязи и, не глядя на старика Федулова, негромко отозвался:

— Одного с грехом пополам выудил…

И Лупан Калистратыч и окружающие Адуева со всех сторон колхозные рыбаки молча оценили скромность своего председателя.

— Друзья, — крикнул Адуев молодежи, столпившейся у тайменя. — Отвязывайте-ка его да тащите на жаркое.

Отвязанного тайменя ребята, подхватив под жабры, за плавники и за хвост, торжественно пронесли раскрасневшимся у костров поварихам.

Вас. Непомнящих

У КОСТРА

Здесь и костер горит бесшумно, И тишина, как темь, густа. Кедр пасмурный и многодумный, Туманный вечер августа. Ружье. Котел с остывшим чаем. Мешок походный… А внизу У самых ног моих качает Ручей лучистую звезду. Она смеется и не тонет, Качается и не плывет. Шагни вперед, нагнись и вот Звезда забьется на ладонях. Но я ложусь под кедр могучий, Который прожил сотни лет. И на руках качает тучи И знает он — нет в мире лучше Земли. А до звезды горючей Пока еще дороги нет. Пока… Влюбленный в землю эту, В ее дожди, цветы, сады Я верю: в далях межпланетных Мы путь найдем и до звезды. …Как молнии ракеты мчатся И до звезды — подать рукой… Я улыбнулся. Да, в такой Тиши нельзя не размечтаться. Здесь и костер горит бесшумно И тишина, как темь, густа Кедр пасмурный и многодумный Туманный вечер августа.

Павел Кучияк

ОХОТНИК

1 Еще не зажглась золотая заря, Когда он проснулся — охотник ловкий. Умылся. Обулся. Хороший заряд Дал проглотить шестигранной винтовке. Косматый и жаркий раздул костер, Чтоб чайнику медному вдруг закипеть. А думы охотника — там, у гор, Где бродит тяжелый медведь. 2 Рассвет еще был за горами, когда Проснулся золотошерстый хозяин

леса. «Позавтракать время!» — решил он и важно Побрел на солнечный склон горы. Чтобы пышную шубу росой не мочить Он шел солнцепеком по мелкотравью. Ему все дороги известны. Он знает, Где самые лучшие муравейники С яйцами сладкими. Он здесь хозяин, Кто же посмеет ему помешать Малинник ломать, разорять муравьев И рявкать со скуки и для острастки Лесной мелкоты? Он всесилен здесь. 3 Но чайник вскипел. Выпив чаю проворно Ружье оглядев и засунув в ножны Ножик надежный, тропинкой горной Охотник пошел, не вспугнув тишины. Он на гору вышел, вспотевший, красный. И видит: примята трава. Прошел «Хозяин» из пади, от ягоды рясной. Охотник подумал: «А зверь-то большой!» И вот он по следу неслышно крадется, Скрываясь за камень, за пень и за куст. А сердце его от волнения бьется: «Скорей бы!». И вдруг раздается хруст… Он замер… Послушал… Привстал осторожно. И вот увидал наш счастливый анчи [3] : Медведь, раздирая гнилую валежину, Жрет муравьев и сердито урчит. Огромный, лохматый, грабастает лапами По тысяче душ в яркокрасную пасть. И страшно охотнику: «Ну-ка сцапает, Когда не сумею, как надо, попасть? От „деда“ такого ножом не отбиться, Тут уж держись на плечах, голова! Но трусить охотнику — не годится!» Он вспомнил пословицы мудрой слова: «Ведь лошадь когда-нибудь да падает, Потому, что она не золотая. И человек не может жить вечно — Все равно когда-нибудь да умрет. Кости павшей лошади Места не выбирают, Почему же я должен думать, Что именно здесь умру?» Охотник подполз еще ближе и тихо Положил винтовку на лапы пихты. Не слышит «хозяин», на лакомства падкий. Охотник нацелился под лопатку, Раздался тяжелый раскатистый выстрел. Зверь дико взревел, на дыбы становясь, Метнулся и грохнул под черную выскорь. И долго храпел, черной кровью давясь, И видело солнце с белка [4] голубого: В долине, покрытой могучей травой, Со шкурой косматой в колхоз промысловый Шагал наш счастливый охотник домой.

3

Анчи — охотник.

4

Белок — вершина горы, покрытая вечным снегом.

Перевод с алтайского Вас. Непомнящих.

Ефим Пермитин

В ГОРАХ

Гвардии старший лейтенант Алексей Грохотов за образцовую стрелковую и боевую подготовку своей роты, приказом командира дивизии, был отпущен в двухмесячный отпуск на далекий родной Алтай.

Биография этого командира неразрывно была связана с его винтовкой. Страстный охотник-промысловик, бивший, чтобы не попортить шкурки, белку из малопульки в глаз, на первом же стрельбище в роте удивил всех своей виртуозной стрельбой.

А в первый месяц боев об Алексее Грохотове заговорила вся дивизия, как о грозе немецких снайперов.

Начал он войну беспартийным «сырым» парнем. Кончил большевиком, закаленным армейской дисциплиной. Он прошел от Сталинграда до Кенигсберга, получил четыре ранения, шесть орденов, и погоны старшего лейтенанта. Стал человеком высокого долга, неукоснительной требовательности и справедливости к подчиненным.

«Воин Советской Родины должен быть ясным, как солнце!..» — любил говорить гвардии старший лейтенант Грохотов своим гвардейцам.

Высокий, подтянутый, с белым, незагорающим и летом лбом, безупречно одетый, он гордился и формой своей одежды, — из всех родов войск больше всего любил пехоту, в которой служил. Любил свою дивизию, свой полк (втайне считал их лучшими во всей Армии Союза). Но больше всего любил он свою первую роту гвардейцев Н-ского гвардейского полка и превосходно знал каждого из своих подчиненных.

— Не смотрит, а все видит, — говорили о нем гвардейцы. И не было в этих словах ни страха, ни неприязни, а лишь гордость взыскательным своим «командиром-отцом».