Охотник на тигров
Шрифт:
— А как ваше имя? — спросил грум у вакеро, когда тот попросил доложить о нем полковнику.
— Хулиан, — ответил тот. — Я один из служащих в гасиенде Дель-Валле, и у меня есть важное поручение к полковнику Трэс-Вилласу.
— Хорошо. Сейчас доложу полковнику, — проговорил грум и исчез за пологом шатра.
В этот день испанское войско готовилось сделать пятнадцатый по счету приступ осажденного города, и полковник Трэс-Виллас собирался на военный совет по этому поводу. Когда грум доложил ему о прибытии посланного из гасиенды Дель-Валле, он приказал позвать его. Во все время своей разлуки с Гертрудой он питал тайную надежду на то, что девушка пришлет, наконец,
— В чем дело, Хулиан? — поспешно спросил он гонца. — Надеюсь, в нашей гасиенде все благополучно?
— Пока все слава Богу, сеньор, — ответил вакеро. — Только солдаты на гасиенде жалуются, что им нечего делать. Впрочем, известие, которое я привез вашей чести, быть может, даст им и дело…
— Значит, ты привез мне известие о наших врагах?
Тон глубокого разочарования, звучавший в этом вопросе, произвел впечатление даже на грубоватую душу вакеро.
— Да, есть и это, сеньор, — поспешил сказать он. — Но у меня имеется кое-что и другое. Наверное вам будет приятно узнать, что я привел с собой Ронкадора?..
— Как… Ронкадора?!
— Да, вашего любимого коня, сеньор. Вы сочли его убитым, но он оказался только раненым. Его выходили и вернули в нашу гасиенду.
— Кто же сделал это?
— Дон Мариано или, вернее, сеньорита Гертруда. Слуга дона Мариано, который привел Ронкадора, передал кстати и письмо вам…
— Письмо?! Почему же ты молчал о нем до сих пор?
— А потому, что до него дошла очередь только сейчас, — пояснил вакеро. Вот оно, извольте получить, сеньор.
Достав из бокового кармана своей куртки небольшой пакетик, завернутый для сохранности в пальмовый лист, вакеро вручил его своему господину. Рука дона Рафаэля сильно дрожала, когда он принимал пакетик и нераспечатанным положил его на стол. Под напускным равнодушием молодой человек едва мог скрыть охватившую его радость. Сердце его замирало от блаженства. Он живо представлял себе, с каким наслаждением прочтет это дорогое письмо, когда останется один.
— А о чем ты еще хотел сообщить мне, Хулиан? — осведомился он. — Говори скорее. Мне некогда.
— Да вот насчет Аройо и Бокардо. Они со всей своей шайкой шныряют около нас, и сеньор Верегуи приказал мне передать вашей милости…
— А, так эти бандиты еще целы и снова подбираются к нам! — воскликнул дон Рафаэль. — Передай поручику Верегуи, что я на днях приеду сам, и тогда мы займемся этими разбойниками. А теперь можешь уходить. Отдохни и отправляйся в обратный путь.
Лишь только посланный скрылся за пологом, дон Рафаэль с лихорадочной поспешностью схватил со стола письмо, но некоторое время продержал его в руке, не решаясь распечатать. Сердце молодого человека то усиленно билось, то замирало. Наконец он решился вскрыть пакетик. Из него выпал небольшой листок почтовой бумаги с несколькими строками, написанными тонким женским почерком. Строки эти содержали следующее:
«Обитатели гасиенды Лас-Пальмас не забыли любезности дона Рафаэля, оказанной им в весьма критических для них обстоятельствах, и надеются, что полковник Трэс-Виллас сочтет за знак их признательности восстановление здоровья благородного коня, который был любимцем капитана Трэс-Вилласа и которого они имеют удовольствие препроводить ему».
— «Любезность!» — с горечью воскликнул молодой человек, прочитав это коротенькое послание. — Они называют это любезностью! Хороша любезность, которая основывалась на нарушении долга службы и клятвы, данной мною над оскверненным телом моего отца!.. Нет, нужно забыть этих людей! Они совершенно не понимают меня…
Однако, как ни был дон Рафаэль огорчен письмом, давшим ему совсем не то, чего он так страстно ожидал, он не разорвал и не бросил его, а положил в нагрудный карман мундира, как раз над сердцем. Может быть, это письмо писала и не сама Гертруда — он не знал ее почерка, — но все же оно написано, по всей вероятности, не без ее участия. Кроме того, кто, как не она, позаботился о Ронкадоре?..
Утешая себя такими приятными мыслями, дон Рафаэль поспешно направился в шатер главнокомандующего. По дороге молодой человек потрепал по крутой шее своего любимца, стоявшего около входа в шатер, и с удовольствием убедился, что конь, как и прежде, вполне здоров и крепок. В ответ на эту ласку Ронкадор весело заржал и потерся мордой о рукав мундира своего любимого хозяина.
Дон Рафаэль явился на военный совет последним. Там с нетерпением ожидали его и удивлялись, почему, всегда такой аккуратный, он так запоздал на этот раз.
— А, вот и полковник! — закричал Бонавиа, увидев входившего молодого человека. — Я слышал, к вам прибыл откуда-то посланец. Он-то, вероятно, и задержал вас? Быть может, он привез вам вести, касающиеся нашего общего дела?
— Да, генерал, — ответил молодой человек, поздоровавшись с Бонавиа и с остальными. — Поручик Верегуи, командующий в крепости Дель-Валле, сообщил мне, что те двое опаснейших бандитов Аройо и Бокардо, о которых я уже имел честь докладывать вашему превосходительству раньше, возвратились вместе со своей шайкой головорезов в Оахаку и производят там разные бесчинства. Ввиду этого я прошу вас разрешить мне, после окончания нашего здешнего дела, заняться уничтожением этих разбойников.
— Хорошо, полковник, я с удовольствием дам вам это разрешение и от души пожелаю вам полного успеха, — любезно ответил Бонавиа.
Дон Рафаэль поблагодарил, после чего все приступили к обсуждению вопроса о Гуахапаме.
— Господа, — начал Бонавиа, — наступил сто четырнадцатый день нашей осады этого жалкого городишки. Не считая мелких схваток во время неприятельских вылазок, мы, как вам известно, сделали четырнадцать попыток овладеть им. И, несмотря на это, мы так же далеки от нашей цели, как были в первый день…
— Даже дальше! — перебил генерал Регулес. — Продолжительный успех упорного сопротивления осажденных укрепил их уверенность в своих силах. Кроме того, когда мы начали осаду, у них была только одна пушка, а теперь откуда-то появилось еще две…
— Уж не хотите ли вы, генерал, сказать этим, что нам следует снять осаду и бежать отсюда?
Это замечание, брошенное генералом Кальделасом ироничным тоном, ясно указывало на неприязнь, существовавшую между ним и Регулесом. И действительно, оба генерала были между собою не в особенных ладах вследствие большой разницы в их характерах. Кальделас отличался энергией, прямотой и храбростью, а Регулес — излишней требовательностью и строгостью к подчиненным при сомнительном мужестве.
— Вот этот именно вопрос я и хочу обсудить, — подхватил Бонавиа, не давая Регулесу ответить на замечание Кальделаса. — Полковник Трэс-Виллас, предлагаю вам, как младшему, высказать свое мнение первым.
— Мое мнение следующее, — начал Трэс-Виллас. — Когда полуторатысячная армия осаждает такой слабый, сравнительно, пункт, как город Гуахапама, защищаемый силою, в пять раз малочисленное нашей, то необходимо или взять этот пункт или же всем погибнуть на его валах. Поступить иначе — значит не только запятнать свою честь, но и предать дело, которому мы служим.