Охотник: Правила подводной охоты. Третья раса. Большая охота. Операция «Караван»

Янковский Дмитрий

– Здесь кое-что для тебя, – в тоне Жаба пропали командные нотки. – Просто ознакомься, сильно не грузись. Если Рипли будет отрывать тебя от занятий, пошли ее к дьяволу. Всё, занимайтесь делом.

Он соскользнул в люк и захлопнул крышку. Пас задумчиво глянул на темный экран своего планшета.

– Пойду посмотрю, что там, – сказал он и спустился на палубу.

Мне не хотелось лезть в отсек. Для того ли я так стремился в море, чтобы отгораживаться от него броней? Закат полыхал вовсю, быстро темнело. Из камбуза доносилось хрипловатое пение кока. Он напевал по-английски что-то о храбром пиратском шкипере, любившем играть со смертью. И так он это дело любил, что влюбился в саму Смерть, которая жила в океане под видом белой акулы. Желая заглянуть тварюке в глаза, он охотился на нее всю жизнь, в результате чего от ее страшных зубов погибли все его соратники, любимая женщина, а под конец и он сам. А дух его вселился в акулу и странствует с тех пор в глубине океана. Несмотря на жутковатый конец, песня была залихватской.

Минут через пять с надстроек ударили лучи трех прожекторов, высветив палубу галогеновым светом. Мир за бортом померк, превратился в темные холмистые декорации, только небо по-прежнему отливало оттенками расплавленной стали.

Я включил планшет и сразу наткнулся на описание Языка Охотников. Алфавит, специальные термины, знаки-понятия. Здесь мои познания не имели пробелов, поэтому я, не читая, сменил несколько десятков страниц. Дальше одна из глав называлась «Нейроконтроль в линии „ГАДЖ”». С этим аспектом глубинной работы я был знаком слабо, поэтому решил задержаться.

Минуты потекли незаметно, солнце давно село, но яркие прожектора не позволяли определить время по звездам. В конце концов я настолько увлекся, что вообще перестал замечать окружающее. Глава давала не только теорию, но и методики психотренинга для управления нервной системой скафандра. Затем я освежил в памяти еще несколько глав, но прошедший день так меня вымотал, что информация усваивалась неохотно.

«Утро вечера мудренее», – подумал я и, выключив планшет, оставил его на броне.

Хотелось расслабиться, увидеть звезды. Тишину нарушал лишь рокот корабельных машин, шипение воды за бортом и вскрики буев-ревунов.

Тень обнаружилась невдалеке от амфибии, между надстройкой и ограждением борта. Отсюда звезды были видны замечательно, но пространством владели не только они – к ним примешивались красные и белые огни маяков, буев и небольшого прибрежного городка. Плеск за бортом казался таинственным, навевая мысли о доисторических чудищах, сохранившихся в океане до наших дней.

Постепенно я привык к темноте и решил добраться вдоль надстройки до носа. Мне хотелось выяснить, можно ли смотреть оттуда вперед. Казалось заманчивым стоять на носу и глядеть, как форштевень режет черные волны. Вскоре выяснилось, что пройти вдоль борта на нос проще простого – преодолев пару коротких трапов, я выбрался на свободное пространство перед ходовой рубкой. В темноте двигаться было непросто, поскольку из палубы торчали балки, лебедки, кнехты и прочие металлические приспособления, так и норовящие подвернуться под ногу. В результате почти каждый мой шаг сопровождался стуком и руганью сквозь зубы.

Каково же было мое удивление, когда совершенно внезапно в двух шагах от себя я разглядел охотника, сидевшего на кожухе носовой лебедки. То, что это был охотник, а не кто-нибудь из команды, не вызывало сомнений – на нем была форма, которую нельзя спутать ни с какой другой. Это мог быть только водитель амфибии. Но то, что он никак не реагировал на мое присутствие, сильно меня озадачило – с такого расстояния можно было различить не только шаги, но и мое сопение.

Я замер. Надо же было попасть в такую дурацкую ситуацию!

Не оборачиваясь, водитель поднялся с кожуха и остановился на самом носу корабля. Когда он обернулся, я рот раскрыл от удивления – передо мной был не парень, а девушка. Молодая и очень красивая.

Несколько секунд я так и простоял с раскрытым ртом.

Его можно было бы и закрыть, но я с невообразимым удивлением узнал эту девушку, хотя не видел ее шесть лет, с тех пор, как опустел скалистый остров, расположенный в море недалеко от нашего берега.

«Рома?» – спросила она на Языке Охотников.

«Привет! – осторожно показал я знаками. – Не ожидал тебя здесь увидеть».

Самое ужасное заключалось в том, что охотница мое имя помнила, а я ее позабыл. А может, и не знал никогда, потому что все и всегда называли ее Молчуньей. Она от рождения была глухонемой.

«А я тебя сразу узнала, как только увидела из кабины. Но мне не хотелось, чтобы Огурец понял, что мы с тобой знакомы».

«Почему?»

«Среди охотников не поощряются дружеские отношения между салагами и „дедами”».

Ее ответ поставил меня в тупик. В детстве мы не были особенно дружны, поскольку не могли нормально общаться. А тут получалось, что Молчунья сама предлагает мне дружбу, несмотря на разницу в выслуге. Я вспомнил, как она пыталась всех нас выучить языку жестов, но никто, кроме Леськи, так его и не осилил.

И тут до меня дошло. Быть немой среди обычных людей ничуть не легче, чем салагой среди «стариков»! У нее как не было друзей, так и нет, а тут какой-никакой, а все же старый знакомый. К тому же она могла быть уверена, что хорошее отношение «старика» не отвергнет ни один из салаг. И была совершенно права.

«Я дико рад тебя видеть, – сказал я, почти не кривя душой. – После твоего отъезда у нас в городке столько всего изменилось!»

Мы уселись на кожух лебедки и принялись размахивать руками, делясь впечатлениями в полной тишине. Она рассказала о внезапной смерти отца, о том, с каким трудом поступала в учебку охотников. В глубинный состав путь ей закрыли сразу, но пренебречь ее умениями механика и водителя не смогли. И, конечно, боевое прошлое отца тоже было принято во внимание. Оказалось, что она охотится уже два года после учебки.

Я рассказал ей о жизни нашего городка после ее отъезда. О сближении Милки с Лукичом, о том, как Ритка узнала, что ее мать не родная, о том выборе, который мне пришлось сделать между океаном и Леськой. Последнее заинтересовало Молчунью больше всего, и она выяснила все подробности наших с Леськой любовных проб и ошибок. Рассказывая об этом, я ощутил невероятное облегчение, словно освободился от тяжкого груза.

«Жалеешь?» – спросила она прямо.

«Первый год в учебке заливал слезами подушку, – признался я. – Потом как-то привык».