Охотник за головами
Шрифт:
Басиль Окулов Вонифатьев, начавший чуть ли не отроком воевать с кочевыми находниками да хайдарами и пандурами из Жмути, лишь только смог держать саблю, был молод, как еще не ставший седым степной коршун. Зоркий, хищный, цепкий. Потому и выделял его князь-воевода, наградивший не так давно и лежавшим прям по соседству небольшим и допрежь свободным сельцом, разом потерявшим все вольности. Всех крестьян своих держал Базиль крепко и жестко, хотя и справедливо. Хотя справедливость эту отмерял сам.
Ходко перебирал под широкоплечим, тонким в стане наездником стройными
Следом верхами ехал десяток гайдуков, все при саблях и привозных, огненного припаса, самострелах хорошей работы. Чуть отстав от барина, скакал любимый его псарь-ловчий, тащивший с собой трех больших дымчатых псов меделянской породы. Псы гребли снег мощными лапами, жарко дыша парком в морозном воздухе. Копыта коней рыли снег, разбрасывая его в стороны, народ теснился, пропуская верховых. Базиль остановил людей, подняв руку. Сам тронулся вперед, к стоявшим посреди площади выборным сельчанам.
Навстречу ему вышли, важно, но торопясь, сельский староста Горазд, кабатчик Желан Годинич и отец Варсонофий, посаженный епископом в сельскую Церковь Мученика на служение.
Староста был дороден, краснолиц и медлителен, предан барину, как был предан и отцу его, крепко, надежно. Хозяева много лет доверяли ему все дела, всячески обласкивали и приближали. Сельчане терпели и жадность, и самодурство старосты, понимая, что может быть и хуже. Поклонился в пояс, мешало большое чрево, но достал, коснулся пальцами снега. Кабатчик, стоя за ним, кланялся не в пример бодрее, так и мел снег вперемешку с соломой шапкой, истово и горячо.
Отец Варсонофий, еще молодой, с окладистой темной бородой, кланяться не стал, не по чину было. Сельский священник важно двинулся к барину, осенив его рукой. Потел в лисьей шубе поверх рясы, ибо был немного тучен и одышлив. Прозорливого ума и бойкого языка, сразу умело взял в свои руки все, что связано с верою и властью над душами крестьян. Селяне своего попа весьма уважали, а то, что любил он, чтоб горницу в доме ему по очереди мыли разные молодки, так это же не страшно. С бабы, у которой мужик в солдаты забрит, не убудет, и отцу Варсонофию легче станет. А уж грех этот он перед Мучеником всегда замолит. На то, чать, и поставлен, грехи замаливать.
– Поздорову, поздорову, Горазд Волыныч. – Барин пружинисто спрыгнул с седла, не качнувшись и не хватаясь за седло. Не боясь замарать сапоги, шитые привозным шелком, подошел и потрепал старосту за плечо. – Где ведьма?
– Да вон ведут, Базиль Вонифатьевич. – Староста махнул рукой в сторону дальнего и пустого конца сельской площади, где
– Бог, говоришь? – Базиль криво усмехнулся в усы. – Ну-ну…
Тем временем со стороны дома травницы все же подошли замешкавшиеся с приездом барина посланные мужики, между собой ведшие за руки Параскеву. Отец Варсонофий украдкой вздохнул, даже сейчас маслено оглядев ее. Барин, зорко все примечающий, покосился на него с пониманием и тоже посмотрел на ведьму. Нестарую еще бабу, с мягким красивым лицом, одетую в разодранный охабень поверх нательной сорочки и босую. Длинные, недавно начавшие седеть космы растрепались на ветру, стегавшем ее по лицу, по глубоким черным глазам. Она шла, глядя только вперед, гордо подняв голову, не обращая внимания на брань и крики, на перекошенные лица сельчан, на костер, который готовили для нее.
Кабатчик, вышедший вперед и бойко пробежавший до Параскевы, остановился. Одним сильным толчком выпихнул бабу вперед, поставив прямо перед толпой. Та загудела, непонятно и смутно, единым недовольным жужжанием. Словно оводы вокруг стада летом на выпасе, плотно, густо и угрожающе гудели люди, не так давно стучавшие к знахарке, если кого полечить надобно. В лицо ведьме тут же ударил смерзшийся кусок навоза, пущенный чьей-то меткой рукой. Она охнула, прижав широкие, привыкшие к работе ладони к глазам. Между пальцами немедленно выступила кровь. Когда знахарка отняла руки, стала видна глубокая ссадина на высоком и чистом лбу. Гайдуки шевельнули коней, оттесняя толпу, выхватили из нее того, кто кинул, – мальчишку рябого Фомы. Влепили, несмотря на крики матери, нагайками с пятк горячих и отпустили.
Базиль Вонифатьевич мотнул головой ловчему. Тот, красуясь, выскочил перед толпой, дико завертел коня, засвистел лихо, по-разбойничьи. Толпа разом примолкла, подавилась зарождающимися воплями и злыми криками. Сотней глаз, не меньше, уставилась на барина, на ведьму, на кабатчика и старосту с попом.
Барин прошелся, глядя на притихшую толпу крестьян:
– А что, селяне, правда ли, что вот эта самая Парашка натравила волколаков на зятя кабатчика вашего, Желана Годиновича?!! Что ведьма она и с дьяволом сношается и от того сила в ней есть бесовская и колдовская? Которой, силой-то, намеренно и злокозненно пользуется, травя скот ваш, посевы и детишек у баб в животах? Правда ли это?
Толпа молчала, не решаясь…
– А и правда, барин! – первым крикнул свояк кабатчика, Мозгун. – Травила!
– Правда… правда… вот у меня корова по лету-то… а у Желана дочка, Варвара, троих уже детишек скинула… а кто лечил, кто?.. она, Параскева… ведьма, ведьма, ведьма… да все видели, все… и волкодлаки у Рассохина лога рыскали… а у нее там зимовье… всегда там найти можно… если не в селе… да правда, барин, крест тебе в том… правдаправдаведьмаведьма ВЕДЬМА…
Базиль вдумчиво наклонил голову, вслушиваясь в ор и вопли. Поднял руку: