Охотник за смертью
Шрифт:
В самом дальнем углу усыпальницы, в длинной стенной нише, где еще недавно стоял пущенный на растопку большой сундук, Орнольф постелил несколько одеял и соорудил из кожаного плаща плотный полог. Чтоб ни один лучик света не потревожил Хельга, пока тот будет спать мертвым… – тьфу ты! – глубоким дневным сном.
– Знаешь, – пробормотал Альгирдас, вытягиваясь на жестком ложе, – так странно… Эльне была живая, и я был жив, мы были вместе… как будто не три года, а всю жизнь, и в прежней жизни тоже. А сейчас она мертва. И я мертв. Мы умерли в один день, но мы не вместе. И я не знаю, где она…
Орнольф только вздохнул, не зная, что сказать. Ему не доводилось потерять любимую… Но если бы, не приведи боги, с Хаптой случилась беда, разве ему помогли бы слова?
– Потом станет легче, – произнес он убежденно, – со временем. Сейчас в это трудно поверить, но…
Он не договорил. Понял, что Хельг уже не слышит его. Солнце взошло, и остатки жизни покинули тело, бесцветные глаза застыли, глядя в пустоту. Орнольф подумал, протянул руку и закрыл Альгирдасу глаза. Так он меньше походил на мертвого… хотя, конечно, спутать мертвеца со спящим все равно было невозможно.
Эльне умерла. Какая-то мразь, погань, в подметки не годящаяся никому из Гвинн Брэйрэ, убила ее просто так, от злости или для развлечения. Люди убивали для забавы нисколько не меньше, а то и больше, чем нежить и чудовища. Орнольф вспоминал Эльне, свою «лиден систер». Сестренку… так сложилось у них сразу, еще в тот день, когда он увидел ее в первый раз.
Хельг позвал его на свадьбу, единственного из Гвинн Брэйрэ, и об этом долго потом говорили, мол, Паук опять все сделал поперек советов наставников, вопреки пожеланиям братства. По-своему, в общем. По-паучьи. А делов-то всех – женился, когда захотел, а не когда разрешили. Ему уже семнадцать было – конунг, не хуже славного Гудфреда, будет он у Совета спрашивать, когда ему жениться. А Эльне только-только четырнадцать исполнилось, и показалась она тогда Орнольфу ну совсем девчонкой. Нет, все при ней было, чего уж говорить, просто нрав не бабский, а… ну как у зайчика солнечного. Хельг ее Ланькой называл – это оленуха такая, маленькая совсем. И впрямь.
Смотрел на них Орнольф – и в те дни, и потом, когда в гостях бывал, – смотрел и диву давался: как же Хельг без Эльне раньше жил? Нрав у него, ну до того тяжелый – княжеский нрав, что тут скажешь, и рука не легче. Это с людьми он терпелив да спокоен, а с Гвинн Брэйрэ, да вот с Орнольфом хотя бы, ох-хо, не приведи боги слово поперек сказать. А тут льнет к нему нежная веточка березовая, в глаза заглядывает:
– А-альгирда-ас, – этак, по-ихнему, протяжно, как смола с кедра течет…
И готов свирепый Хельг, Паук Гвинн Брэйрэ: хоть так ешь, хоть на хлеб намазывай.
У кого на Эльне рука поднялась? Ее даже звери лесные не трогали. И не боялись. Хельг – тур лесной, гордый, могучий. А Эльне – ланька и есть. Как же можно было ее?.. маленькую такую…
– Касур, – властно прозвучало в тишине, – Молот, ты слышишь меня, брат?
– Слышу, Син, – отозвался Орнольф, – чего тебе еще?
– Паук сыт? – без долгих предисловий поинтересовался Старший.
– А я знаю? – невежливо ответил Орнольф.
Отличить сытого мертвяка от голодного сумел бы и обычный человек, не то что Гвинн Брэйрэ, и по вдумчивому молчанию Сина Орнольф понял: его невежливость оценена и принята к сведению. А еще он понял, что Син даже не сомневался в том, что Хельг вернется, несмотря на то что для навьев совсем не характерно выполнять самоубийственные обещания.
И что все это значит?
– Сегодня ночью он не ел, – наконец проворчал Орнольф.
– Он проснется голодным, – предупредил Син, как будто Молот Данов, истребивший на своем веку нежити больше, чем видел Старший за долгие века бессмертия, не знал, как это бывает.
– Накормлю, – отрезал Орнольф.
– Вот и молодец, – как ни в чем не бывало, похвалил его Син, – ни в коем случае не позволяй Пауку пить человеческую кровь. Твою – можно. Любого из братьев – пожалуйста. Но только не людей.
– А мы кто? – искренне удивился дан. – Не люди, что ли?
– И сразу вези его сюда, – Старший, казалось, не услышал вопроса. – Вы должны прибыть как можно скорее. Добирайся по хейлиг фэрд, – братья знают, что случилось и ждут вас.
– Ты, Син, сегодня ночью пил много? – вкрадчиво (во всяком случае, он надеялся, что получилось вкрадчиво) поинтересовался Орнольф. – Я же сказал: Хельга ты получишь, только разделавшись со мной!
– А ты, Касур, думаешь, что я причиню вред своему брату, пусть даже и ставшему нечистой тварью?
Орнольф не успел ответить. Да Старший и так знал, что скажет грубый дан.
– Правильно думаешь, – мягко подтвердил он. – Будь на месте Паука кто угодно другой, братья уже спешили бы к вам, чтобы закончить дело, так или иначе. Но не в этот раз, Касур. Поразмысли, пока есть время: может быть, ты знаешь, где нам найти другого такого чародея?
– Что ты придумал? – поспешил спросить Орнольф прежде, чем Син закончил разговор. – При чем здесь кровь?
– Еще не знаю, – вздохнул Старший, – приедете, тогда посмотрим.
Оставить Хельга одного Орнольф так и не решился: днем тот был совершенно беззащитен, и хотя ни один дикий зверь не сунется к мерт… к нему, мало ли кого занесет нелегкая в выжженный изнутри курган. Пришлось самому, как живому покойнику, спать днем, чтобы к вечеру проснуться вместе с Хельгом.
Орнольф чуть не проспал. Подхватился, когда Паук уже зашевелился на своем ложе. И когда отдернулся заменявший полог плащ, Орнольф несколько мгновений ошеломленно таращился на такого же удивленного Альгирдаса. За день Хельг, и так-то худой, отощал как сама смерть, и запавшие глаза на белом лице, тени ввалившихся щек, серые губы окончательно выдавали в нем упыря.
Очень голодного упыря.
– Ты или смельчак, или глупец, рыжий, – глухо прозвучал почти незнакомый голос, – а если я убью тебя?
– А если я тебя? – в тон ему поинтересовался Орнольф. – Есть будешь?
– Я?
– Ты.
Все-таки, Гвинн Брэйрэ – это вам не обычный человек, пусть даже и конунг, и жрец, и кто угодно. Обычный человек, став упырем, ни о чем, кроме крови, думать не может. И первые лет сто жрет кого попало, хотя бы и родственников: обычное дело, когда народ целыми семьями пропадает. А этот, гляди-ка, разговаривает еще.