Охотник за смертью
Шрифт:
– Я начинаю бояться себя…
Мир был несоизмеримо больше, чем мог или хотел видеть Орнольф. Но Молот Данов выбрал лишь один путь из бесконечного множества. А Пауку на этом пути не оказалось места.
Бывает…
Альгирдас был другим. Просто – другим. Никакие обряды наставника Сина не очистили его окончательно. И он скорее откусил бы себе язык, чем признался Орнольфу, что сторонится его возлюбленных смертных не из упрямства и уж, конечно, не из гордыни, а потому лишь, что не может оставаться среди них.
Рыжий проявил достаточно терпения, нянчась
– Бороться с демоном в собственной душе…
Боги, а ведь казалось, что это так просто.
– …Ты помнишь Дигра? Бороться с демоном в собственной душе все труднее. И я начинаю бояться себя.
– Или меня? – спросил Альгирдас. – Или того, что можешь получить то, чего хочешь?
Он сказал то, что думал. Высказал то, что чувствовал. Честно и… легко. Что же сложного в таких простых словах, что сложного в том, чтобы сказать правду?
И он никак не ожидал получить в ответ недоверчивое и удивленное:
– Ты настолько не хочешь, чтобы я уходил?
Не ожидал. А когда понял, о чем говорил Орнольф, удивился: почему небо не упало на землю, почему не вышли из берегов моря, почему не раскололась планета – почему?! Все это случилось только с ним.
– Я не продаюсь, – сказал он, удерживаясь от желания немедля, сию секунду сделать что-нибудь по-настоящему страшное. Что-нибудь сравнимое с тем, что только что сделал Орнольф.
– Ну, извини, – рыжий развел руками, – может быть, на твоем языке это называется иначе.
Да, разумеется. На его языке это называлось иначе. И Альгирдас почему-то думал, что Орнольф знает этот язык. Оказалось, что нет.
Стало смешно. Дождь пошел, настоящий ливень, с грохотом – по крыше, чавкая – по земле, звонко – по доскам крыльца. Альгирдас смеялся вместе с дождем. Нет. Дождь плакал, заходился в рыданиях, а Альгирдас смеялся. Люди, они такие странные, они делают простое сложным и все время стараются усложнить то, что сделали, чтобы окончательно запутаться самим и запутать всех других.
– Я устал от этого, Хельг, – сказал Орнольф, заталкивая его обратно под крышу. – С тобой иногда бывает так нелегко.
– Ты устал от меня? – уточнил Альгирдас, все еще улыбаясь. Ему было все равно. Тогда казалось, что все равно.
– И от тебя тоже, – ответил Орнольф. – Мне нужно уйти, нужно время, чтобы отдохнуть и во всем разобраться.
– Уходи, – Альгирдас пожал плечами, – разбирайся. Я подожду.
ГЛАВА 1
Я подожду…
Он не верил, что Орнольф вернется. Он знал. Разум и сердце заключили союз, нарушили все правила и законы, требующие, чтобы чувства и здравый смысл всегда смотрели в разные стороны. И Альгирдас знал: Орнольф вернется.
«Сегодня». Он говорил себе это каждый день. Когда утренняя заря выпускала его из объятий безумия, первой мыслью всегда было: «сегодня вернется Орнольф». И нужно только подождать. Дел-то хватало, дел даже на двоих было много, а уж в одиночку Альгирдас едва справлялся. Поэтому ожидание не мучило, оно было даже радостным. Орнольф вернется. Вот-вот…
Солнце уходило к закату, становилось алым и безумие подступало вновь.
«Значит, Орнольф вернется ночью», – говорил себе Альгирдас. И ждал. Минуты перед рассветом и закатом были самыми… плохими. Плохими – да! Он понимал, что Орнольф еще не вернулся. Но заря уходила, наступал день – наступала ночь, время света – время тьмы, и Альгирдас ждал.
Он знал, что застанет Орнольфа в его кабинете, заваленном бумагами. Рыжий как обычно будет по уши в делах, в непонятных заботах смертных, и на «доброе утро» лишь невразумительно проворчит что-нибудь. Как всегда. Как будто он никуда и не уходил.
Он знал, что Орнольф будет ждать его в трапезной, будет пить кофе и время от времени поглядывать на дверь, и Альгирдас войдет как раз тогда, когда Орнольф в очередной раз поднимет взгляд от разложенных на столе писем. Альгирдас не ел, конечно же, но по утрам, пока Орнольф пил кофе, они в последний раз уточняли задачи на день. Это был ритуал. Традиция. И Орнольф не любил, когда Альгирдас опаздывал к завтраку, а Альгирдас всегда опаздывал – ведь на то, чтобы прийти в себя после восхода требовалось некоторое время.
Да, конечно же, Орнольф будет в библиотеке. Он будет по одной снимать с полок новые книги, пролистывать тяжелые страницы, мимолетно задерживаясь взглядом на гравюрах. И когда Альгирдас скажет: «Добрый вечер, рыжий», Орнольф поставит книгу на место и улыбнется: «Что ты находишь в этих книжках, Хельг? Не пора ли начинать жить по-настоящему?». Он всегда так говорит: считает, что людей нельзя узнать по книгам. Это, наверное, правда. И может быть, в этот раз Альгирдас с ним согласится?
Орнольф будет в саду. На своей любимой каменной скамье у пруда. И Альгирдасу не понадобится подходить близко, чтобы понять: рыжий занят самым важным делом на свете – он думает ни о чем. И прямо сейчас у него в сердце рождается очередное стихотворение. Это процесс таинственный и непостижимый для Паука, и в такие минуты лучше держаться поодаль, чтобы не помешать священнодействию. А Орнольф считает свои стихи баловством. Он все-таки очень странный, но хорошо, что он будет именно там, в саду, где на него можно просто взглянуть издалека и сказать себе: ну вот, вернулся.
Альгирдас знал, что увидит Орнольфа в лаборатории за смешиванием очередного зелья. В воздухе, звенящем от чар, перемешаются запахи и краски, и рыжий даже не заметит присутствия Паука, пока тот не вплетет в его чары паутинные нити и не вольет в заклинания каплю своей цуу – чародейской мощи. Такие зелья получаются гораздо более могущественными. Орнольф, не оборачиваясь, скажет: «Спасибо, Хельг. Вовремя, как всегда». И еще он скажет: «Что бы я без тебя делал, а?» А Альгирдас даже отвечать не будет – откуда же ему знать, что Орнольф делал без него?