Охотник
Шрифт:
– Запомнил, пан Томек… человек-то надежный там?
– Увидишь его – сам поймешь… Но помни, пан: небеспечно тутай, бардзо небеспечно.
– Я помню про это, Томек.
Они обнялись, потом Томек церемонно поцеловал руку Анфисе. Анфиса покраснела, а Томек жестом фокусника извлек из-под камуфляжа алую розу… шляхтич!
До Белграда добирались "на перекладных", но, в целом, без проблем. Пару раз у них проверяли документы… бумажка, подписанная Арканом, оказывала магическое действие – их пропускали, не задавая никаких вопросов.
Глава
ЖУК ЖУЖЖИТ В ТРОСТНИКЕ
Белград… Наjлепши на свету град Београд… Прекрасный Белград встретил грозой и ливнем. По улицам бежали потоки воды, прохожие прятались на остановках и под зонтиками уличных кафе, непрерывно грохотало. Небо над городом было темным, вода в Саве кипела.
Гурон позвонил по телефону, что дал Томек. Ответил женский голос: хелло.
– Мне нужен Инженер, – сказал Гурон.
– А кто спрашивает?
– Передайте, что я привез привет от Томека.
– Передам. Перезвоните через полчаса, – сказала женщина и положила трубку. Полчаса Гурон и Анфиса просидели в кафане. Анфиса ела сладолед – мороженое, Гурон пил кофе. Гроза прошла, улица за стеклом кафаны блестела, в водостоках бурлила вода. Спустя тридцать минут Гурон повторил звонок. Та же женщина произнесла: через сорок минут в кафане "знак вопроса".
Гурон не понял. Гурон спросил: какой знак вопроса?
Женщина засмеялась, сказала:
– У вас есть деньги на такси?
– Есть.
– Возьмите такси и скажите таксисту: знак вопроса. Он поймет.
Таксист действительно понял, кивнул, привез их на улицу Кральа Петра, остановился у ничем не примечательного двухэтажного здания. Над входом висела лаконичная вывеска: "?".
Гурон по привычке занял место в углу – так, чтобы видеть вход. На улице снова начался дождь – крупные капли неслись сверху, из безмятежно-голубого неба, взрывались на асфальте.
– Грибной дождь, – сказала Анфиса. У нее было прекрасное настроение. Гурон промолчал. Спустя сорок минут после второго звонка дверь кафаны отворилась и внутрь вошел… Томек. Анфиса застыла. Гурон мысленно чертыхнулся, но уже через секунду понял, что мужчина на пороге кафаны – не Томек. Он очень похож на Томека, но все-таки не Томек – он старше лет на десять, у него более жесткие черты лица и седина уже пробивается. Гурон вспомнил свой вопрос: человек-то надежный там? – И ответ Томека: увидишь его – сам поймешь… Гурон понял.
Инженер был одет в стильный и дорогой костюм, в распахнутом вороте рубашки блестела массивная золотая цепь, на пальце правой руки сверкал большой камень. Надо полагать – бриллиант.
Инженер внимательно осмотрелся, встретился взглядом с Гуроном и подошел к столику.
– Dzdzysty dzien [37] , - произнес он. – Вот сholera какая!
Непроизвольно Гурон улыбнулся – про "холеру" он постоянно слышал от Томека.
Инженер протянул руку.
37
Дождливый день (польск.)
Инженер привез их на квартиру на окраине Белграда. Дверь отворила женщина лет пятидесяти. У нее была осанка балерины и породистое лицо. Инженер сразу сказал:
– Бася, у нас гости. Они поживут у тебя день-другой… их прислал Котек.
– Как там поживает мой маленький Котечек? – спросила хозяйка, и Гурон понял, что именно она отвечала на звонки.
– Потом, Бася, потом, – сказал Инженер. – Люди с дороги, голодны… приготовь оbiad.
Инженер увел Гурона в комнату, затворил дверь и посмотрел Гурону в глаза.
– Выпьешь, пан Иван?
Гурон пожал плечами. Инженер открыл дверцу бара, вытащил бутылку виски… выпили. Инженер сказал:
– Поживете здесь, у Барбары. Твой паспорт, Иван, готов. Осталось только вклеить фото. А вот паспорт для пани придется чуть-чуть подождать.
– Понял, – сказал Гурон. Потом спросил: – Сколько это будет стоить?
Инженер удивленно посмотрел ему в глаза, потом ухмыльнулся и спросил:
– Как там мой Котек – все воюет?
Гурон сказал: да. Инженер покачал головой:
– Дурак. Мой братец всегда был… э-э… романтик. Люди деньги делают, а этот… Cholera! – Инженер безнадежно махнул рукой и… улыбнулся. Он поднял свой бокал: Na zdrowie! – сделал глоток. Потом произнес: – Влюбился он в твою жену, пан Иван… романтик, kurwa такая.
Инженер еще раз улыбнулся, поднялся и уже серьезно сказал:
– Фотографа я пришлю. Пока – отдыхайте.
Инженер ушел. В окно Гурон видел, как он перешел улицу, сел в сверкающий "мерс" и стремительно сорвался с места.
– Вот холера, – пробормотал Гурон.
Хозяйку звали Барбара, но она сразу предложила называть ее Басей. Ей было на вид около пятидесяти, и Гурону казалось, что это несколько фамильярно. А вот Анфиса быстро нашла с Басей общий язык. Они вдвоем приготовили обед. При этом оживленно о чем-то разговаривали… Анфиса была весела, смеялась.
Обеденный стол Бася-Барбара застелила накрахмаленной скатертью, поставила бутылку зубровки. Сказала:
– Это настоящая польская зубровка… а не та холера, что пьет Войцех… то есть пан инженер.
Бася сама налила зубровки и произнесла:
– У нас в Польше говорят: гость в доме – что Бог в доме.
Она очень прилично, хотя и с акцентом, говорила по-русски, за обедом много рассказывала о Варшаве и Париже, где танцевала когда-то в "Мулен Руж". Проявляя такт, ни о чем не расспрашивала гостей. После обеда Гурон прилег отдохнуть во второй комнате, а Бася стала обучать Анфису польскому. Начала почему-то с самой "легкой" фразы: "Жук жужжит в тростнике". По-польски это звучало, как "Chrzaszcz brzmi w trzcinie". Гурон несколько раз попробовал произнести про этого горемычного жука, запутался в согласных, сказал в сердцах: вот холера какая, – и незаметно для себя задремал.