Охотник
Шрифт:
– Поможешь мне найти их? – спросил Гурон.
– А чего их искать? – пожал плечами Инженер.
– Они убили мою женщину.
– Да я не в том смысле… я в смысле: искать-то их нечего – двое были "сурчинские", третий албанец – Азиз. Он женщинами торгует.
– Откуда знаешь? – быстро спросил Гурон. Они сидели в огромной квартире Инженера, пили… Выпили уже немало. Инженер запьянел, а Гурона хмель не брал вовсе.
– Откуда, откуда? Пока ты там, в овраге… ну, в общем, я покатался на "мерседесе"… пока не пропорол картер… покатался, погонялся за этими суками. Одного сшиб… того, которого ты ранил… – Инженер замолчал, прикуривая.
– Ну, – поторопил Гурон.
– Ну! Вот тебе и ну… задал я ему несколько вопросов. Он и раскололся: "сурчинские" они… парни с горячего асфальта. Но спутались с этим албанцем… с Азизом.
– Какие парни? – раздраженно спросил Гурон. – С какого-такого асфальта?
Инженер уронил сигарету на стол, небрежно смахнул ее на пол.
– С горячего, Ваня, с горячего… так здесь братву называют: парни с горячего асфальта… А я и сам такой же – ма-а-фиозо! Но! Но я не торгую женским телом и наркотой… Я хочу себя уважать! Ты понимаешь, холера? У-ва-жать!
Гурон досадливо сморщился, перебил:
– Погоди, пан Инженер, погоди…где теперь тот парень?
– Какой?
– Да тот, которого ты сшиб… подраненый.
– Э-э, пан Иван… он уже того, – Инженер показал пальцем наверх.
– Ясно, – сказал Гурон. – А как найти Азиза?
Инженер снял трубку с аппарата и сказал: айн момент! Сейчас распоряжусь.
Спустя час приехали двое – Миха и Шмайссер. Так, по крайней мере, их представил Инженер. О чем-то пошептались с Инженером. Потом Инженер подозвал Ивана, сказал:
– Они в Сурчине, в бильярдной… они часто там бывают. И сейчас там.
– Дай мне ствол и объясни, как добраться в этот самый Сурчин.
Инженер помолчал, потом сказал неожиданно трезвым голосом:
– Поехали.
"Опель-омега" мчался по ночной дороге, за рулем сидел Шмайссер. Рядом с ним Миха. Фары рассекали ночь. Инженер курил сигарету. Молчал. Гурон тоже молчал. Магнитола наигрывала мелодию из "Крестного отца".
…Сурчин оказался невзрачным поселком. Улицы были освещены худо, и только на центральной площади было светло, у двух питейных заведений и бильярдной толпились нетрезвые. Пожилой дядька играл на аккордеоне "Очи черные".
– Вон она – бильярдная, – сказал Миха, хотя и так было понятно – над входом висели перекрещенные кии.
– Спасибо, мужики, – сказал Гурон. Он передернул затвор "беретты" и протянул руку Инженеру. – За все спасибо, Инженер… за паспорт, за помощь… н у, пойду я.
Инженер покачал головой и произнес:
– Вот холера! Куда ты один пойдешь?
– За Азизом.
– Один ты никуда не пойдешь, – решительно сказал Инженер. – Эй, Шмайссер! Пукалка твоя где?
– В багажнике, шеф.
– Давай сюда.
Через минуту на коленях у Инженера лежал немецкий пистолет-пулемет МП-38. [42]
– Пошли, – сказал Инженер.
– Шеф! – сказал Миха. Инженер ответил:
– Не лезь, Миха, не лезь… Я знаю, что делаю. Это брат у меня романтик-идеалист, а я… в общем, я знаю, что делаю. Я хочу себя уважать.
Гурон тоже сказал:
– Послушай, Инженер. Может, не стоит?
– Холера! – закричал Инженер. – Да что вы все сегодня!?. Ты идешь или нет, холера?
42
Этот пистолет-пулемет широко известен по фильмам о войне. Как правило его ошибочно называют "шмайссер". Однако известный немецкий оружейник Хуго Шмайссер не имеет никакого отношения к этому образцу.
Гурон распахнул дверцу и вышел из машины.
Костяной стук шаров был слышен с улицы… Гурон и Инженер остановились у окна, вглядываясь в зал. Там стояли три бильярдных стола, за всеми шла игра. У дальней стены – штук пять игровых автоматов, в центре – барная стойка. За столиками в углу сидели полтора десятка мужчин. Было довольно сильно накурено и шумно.
– Вот он, – сказал Инженер, – у стойки бара.
– Вижу, – ответил Гурон.
– Тогда пошли.
Гурон посмотрел в глаза Инженеру… тот подмигнул. Кажется, хотел что-то сказать, но не сказал ничего.
Гурон с пистолетом в руке, а за ним Инженер с пистолетом-пулеметом вошли в бильярдную, остановились на пороге… с треском разлетелась пирамида. А потом звуки стали стихать. Кто-то еще смеялся, еще издавал бравурную музычку игровой автомат, но постепенно в зале становилось все тише… тише. Те, кто стоял или сидел спиной к входу, начали оборачиваться… смолкли все звуки. Только аккордеон на площади все играл "Очи черные". На Гурона и Инженера смотрели десятки напряженных глаз.
Азиз обернулся, встретился взглядом с Гуроном… побледнел. Он медленно сполз с высокой табуретки, двинулся вбок, прижимаясь спиной к стойке… локтем сбил пивную кружку. Она упала на кафельный пол, разлетелась на миллион осколков… Гурон поднял "беретту". Тишина в зале сделалась неестественной… Азиз завыл – страшно.
Гурон трижды нажал на спуск… трижды "беретта" выплюнула пули… трижды дернулось тело албанца… смолк аккордеон на площади.
Кто-то закричал, все пришло в движение. Инженер дал длинную очередь по потолку, по полкам с рядами бутылок… Потом они повернулись и вышли. Никто не пытался их остановить.
На другой день Гурон уехал в Австрию. Его документы не вызвали у пограничников никаких вопросов.
Вечером двадцать второго июля он сидел в кафе, в венском аэропорту Швехат, пил кофе, ждал рейса на Варшаву. По телевизору передавали новости. Он ни черта не понимал по-немецки, смотрел на экран совершенно бездумно… а потом на экране появилось лицо Инженера. Его трудно было узнать, но Гурон узнал сразу. Инженер сидел в издырявленном пулями "мерседесе", и лицо его было спокойно… Второй был, кажется, Миха, но точно Гурон сказать не мог. Голос диктора скороговоркой произносил текст, в котором Гурон выхватывал только отдельные слова: "инженер", "калашников", "криминаль вендетта"… впрочем, ему и так все было понятно…
Гурон подошел к стойке и спросил бармена, нет ли у него польской водки… Бармен ответил, что польской водки, к сожалению, нет… А русская? – О, да! Русская, конечно, есть.
Гурон выпил сто граммов "столичной". Через десять минут объявили рейс на Варшаву.
Еще через три дня он пересек границу в районе Подзерок. Он сел под деревом, запалил костерок. Осталось дождаться появления погранцов… они появились минут через тридцать. Старший сержант направил на Гурона автомат и закричал неожиданно пронзительным бабьим голосом: