Охотник
Шрифт:
— А без нее? — не удержался я от вопроса.
— А, и без нее, — махнул Константин рукой.
Жар становился все нестерпимее. Я почему-то вспомнил фразу “мороз крепчал” и понял, что мы с Константином начнем соперничать, как любые два мужика, засевшие в парилке. Вынося высохшую одежду, я глотнул холодного воздуха и опять вернулся в пекло. Когда уже потрескивали волосы, я решил, что сдаться мне будет совсем не обидно.
— Все, к черту, — я рванул к спасительному морю.
Как я ни был раскален, вода оглушила холодом. Обратно
— Здесь вода мягче, — улыбался он.
Мы еще на минуту зашли в парилку, согрелись.
— Ну что, по глоточку, пока никого нет? — предложил он.
Разбавив спирт в ковшике, Константин протянул его мне:
— Ну давай, за охоту.
— На кого?
— На оленей, — ответил он спокойно.
Вместе с обжигающей жидкостью я проглотил обратно и свой намек: мне казалось, что я довольно прозрачно ввернул про охоту на Майю. Обида засела во мне. Ну хорошо, раз ты такой неразговорчивый, — думал я про Константина, — раз не успел вовремя сказать, для чего зовешь меня на охоту, то почему сейчас так спокойно разъяснил мою роль живца?
— За удачную охоту, — я протянул ковшик Константину.
— Нет, второй тост — за баб. За женщин. — Он дунул в ковшик и сделал большой глоток.
Издевается, подумал я, он решил, что я имею виды на Майю и хочет просто унизить. Отказаться? Улыбнуться, сказать — спасибо, Костя, не хочу я для тебя девушку из дома вызывать. Он заторопится — что ты, что ты, и начнет объяснять все сначала?
Я взял ковшик.
— Ладно. За женщин. Только Майя совсем не в моем вкусе.
— Ну и что? Дело не в этом.
Я выпил и никак не мог спросить: а в чем дело? Потому что знал ответ Константина. При чем тут вкус? Глупое слово для ленивых. Ты, ты должен нравиться. Не надо выбирать по вкусу, пусть тебя выбирают. Все вместе и каждая в отдельности.
Внутри стало тепло — совсем не так, как от парилки. Я захмелел — пили большими глотками, а в ковшике оставалось еще много. Постаралась Майя. Хмель гасил мою обиду, и я вдруг потихоньку начал ощущать что-то вроде великодушия.
— Вот ты говоришь — липнут. — Я забыл, что сейчас этого Константин не говорил. — Потому что тебе надо — раз и готово. Не привык возиться. А ты попробуй понять, что ей нравится, притворись, завоюй.
Наверное, я попал в больное место. Константин хлебнул из ковшика, задохнулся, поводил им вокруг себя, будто собираясь выплеснуть, но поставил на скамейку.
— Тебе нравится, ты и воюй. По своему вкусу. А это не для меня, студент.
Я усмехнулся и понял: так вот как, наверное, называют меня в лагере за глаза. Студент — хотя мое студенчество было в сравнительно далеком прошлом.
— Я не студент, а промывальщик четвертого разряда. Ты — вездеходчик, я — промывальщик. И вместе мы делаем общее дело. — Мне казалось, что я пошутил.
— Странный ты тип. Вроде похож на тех, кого я недолюбливаю. И — не похож. Не злись. Давай допьем. А если не хочешь ехать, не едь. Или Майку брать не будем. Вдвоем поохотимся.
— Да нет. Поехали. Все скопом. — Я разудало махнул рукой, и мы пошли мыться.
Я тихонько затянул: он сказал, пое-ехали… Константин молча улыбался.
В предбаннике раздевался начальник партии, потягивал носом воздух:
— Пили.
В лагере формально существовал сухой закон, означавший, что выпивать все должны тайком.
Константин искренне удивился:
— До бани? Вот сейчас бы — самый раз! Михалыч, я завтра на охоту еду. Выходной. Но если сразу не повезет, я задержусь до первой удачи, ладно?
— А ночевать где будешь?
— На старой буровой, там вагончик с печкой мы оставили. Вот его беру, — Константин кивнул на меня, — и Майку. Посмотреть хотят.
— А промывать кто будет?
— Я все промыл, а следующие пробы буровики только к вечеру в понедельник привезут, — сказал я.
— Да тут и буровики не нужны — бери лопатой на берегу пробы и промывай. Ладно, езжайте. Осторожно с оружием. И с Майей поаккуратней, без всяких там… — Последние слова своего краткого инструктажа начальник проговорил уже из бани.
По дороге мы зашли к Майе.
— Не хватило, да? Больше не дам. — Она была готова к уговорам.
— Да нет, ты лучше с собой возьми. Поедем же завтра на охоту, — сказал Константин, и я заметил, как хитро он произнес последнюю фразу: то ли спрашивая, то ли утверждая.
Он смотрел на Майю, она — на меня.
— На охоту завтра поедем, — весело перетасовал я слова и даже чуть-чуть продирижировал рукой.
Майя улыбнулась.
— Когда?
— В шесть. Оденься потеплее, — сказал Константин.
— В шесть, — повторил и я, — в шесть часов после войны. И соли, Майя, не забудь, соли, крупинками.
Я вышел. Пусть поговорят, подумал я, пусть. Наверное, и там, на старой буровой, подамся куда-нибудь в тундру, оставлю их наедине. А сам буду цветочки собирать. Чушь собачья.
Константин догнал меня.
— Про какую соль ты плел?
— Про каменную. Да это я так спьяну шучу. А чего ты вылетел? Остался бы — подобрать одежду для охоты.
Константин словно не слышал последних слов.
— Спьяну. Сколько там выпили. Как-то ты заводишься непонятно. С полоборота. Все нормально, а ты в каждом слове подвох ищешь. Говорю — едем на охоту, а ты — да, на охоту, на кого? И так говоришь, как будто я тебе должен. — Константин выругался, впрочем, беззлобно, словно злился не на меня, а на себя самого.
— Ладно, — я протянул руку для прощания. В лагере никто ни с кем ни здоровался, ни, тем более, не прощался — за руку.
Я всегда перед сном думаю. Однажды во время бессонницы произнес я вслух эту фразу, и она мне назойливо запомнилась. И каждый вечер я повторял ее про себя, словно перекидывал временной мостик и ко вчерашнему дню, и к позавчерашнему, и ко всем прошедшим.