Охотник
Шрифт:
– Страшно, – пискнула Зоя, до этого дремавшая в теплом пологе яранги, а теперь проснувшаяся.
– Стало светать. Выглянул Сиг в окошко, увидел медведя, прицелился в зверя из ружья – а патронов-то всего пять штук у него! И вдруг слышит – хрусь! хрусь! – по лесу кто-то большой и тяжелый идет, ветки ломает, кусты колышет.
– Ламия?! – предположил Петя Чуб.
Тая покачала головой:
– Обычный мутант из болота выбрался, почуял волчью кровь и медвежий запах, идет за добычей. Медведь на дыбы поднялся, зарычал. Стали они бороться, да так, что избушка того и гляди развалится. То в одного целится Сиг, то в другого – не знает, кто победит, а патронов ему жалко. Вот и ждет. Но заломал мут медведя, шкуру с него содрал, горло перегрыз. А как почуял запах человечины, подступил к двери, толкнул
– Ламия!
– Точно! Высунулась из кустов: вроде маленькая. А потянулась – выросла выше избушки. Повернулась – вроде неповоротливая. А увидела двух воронов на сосне – хвать! – обоих сцапала, в бездонную пасть сунула, с перьями сжевала. Зарычал мут, увидев соперницу, кинулся на нее. А Ламия когтем его ткнула, да сразу и располовинила. Увидел это охотник, задрожал. Прицелился Ламии в голову, выстрелил – бах! – а пуля от головы отскочила. Прицелился второй раз лучше – прямо в глаз. Бах! Ламия ручищей махнула, пулю как слепня поймала, разглядела, расплющила да и выкинула. Всего три патрона у охотника осталось…
Дети затаили дыхание, слушая Таю. Она поднялась, сняла с крюка котелок с чаем, налила себе в глиняную чашку, выпила, откашлялась.
– А что дальше? – спросил Боря Долматовский.
– Может, завтра рассказать? – засомневалась Тая. – Поздно уже. Спать скоро. Напугаетесь еще, сны плохие увидите.
– Нет, нет, не напугаемся! – зашумели дети. – Не надо завтра. Сейчас расскажи! Пожалуйста!
– Ну ладно…
Тая повесила котелок на место, бросила на угли горсть хвои, чтобы чуть освежить воздух в яранге, и вернулась на место.
– Почуяла, значит, Ламия человека в избушке. Подошла, тронула бревенчатую стену – да так, что венец от венца оторвался. Сиг выстрелил опять, в сердце её целясь – но пуля в волосах и шерсти запуталась, застряла. Тогда схватил он котелок с горячей похлебкой, бросил в Ламию, попал точно в рыло. Облизнулась она, избушку оставила, стала с земли похлебку слизывать. Понял Сиг, что надо чем-то отвлечь Ламию, чтобы она избу не ломала. Раскрошил лепешку, женой перед походом испеченную, кинул в траву. Стала Ламия на четвереньках ползать, крошки собирать. Страшно хочется ей человечьей еды! Ведь раньше была она человеком. Потому, наверное, и человеческого мяса ей тоже хочется… Час прошел – съела Ламия все хлебные крошки. Уже вечереет. Ищет Сиг, чем бы еще Ламию отвлечь: вывернул свой мешок, кинул в окно вяленую оленину, потом рыбу. Надеется, что, когда ночь настанет, выберется он из избушки и сбежит. Целых два патрона у него еще осталось! Может, можно еще спастись. Кормит Сиг Ламию и не замечает, как она растет. Волков разорванных проглотила, пока хлебные крошки подъедала. Медведя сожрала. От мутанта даже косточек не оставила. И чем больше она ест, тем сильней её голод становится. Кинул ей Сиг корешков в меду – и больше ничего у него не осталось. Проглотила их Ламия, взялась лапами за крышу – вот-вот оторвет, достанет охотника из домушки и проглотит. Что делать-то?..
Тая обвела взглядом слушателей. Те жались друг к другу. Представляли, наверное, себя на месте Сига – в сумеречном лесу, в избушке, вокруг которой бродит ненасытная Ламия.
– Вынул охотник острый нож, – сказала Тая. – Отрезал себе мизинец на левой руке, разрезал его на три части и выбросил в окошко. Почуяла Ламия свежую кровь, бросилась к свежему угощению. Вот и еще на минуту дольше прожил охотник. А на улице темнеет: то ли ночь подходит, то ли это Ламия свет закрывает. Отрезал охотник себе еще один палец – безымянный. – Тая показала детям свою руку, подогнув два пальца. – Раздул в печи угли, прижег раны. Всё ждет, когда Ламия отвлечется, когда, наконец, ночь наступит, чтобы попробовать убежать. А Ламии всё мало – вот-вот раскатает она избушку по бревнышку. Отхватил Сиг все пальцы на левой руке. Потом кусок мяса из ноги вырезал, покрошил и выбросил. Так и кормил Ламию, от себя по кусочку отрезая. Совсем темно стало. Пропала Ламия, не видно её, только чавкает что-то и хлюпает – то справа, то слева, то
Тая замолчала, округлив глаза. Дети, глядя на нее, аж дышать перестали.
– И увидел Сиг, что находится он в брюхе Ламии. Сам он её выкормил, и стала она такой огромной, что проглотила его вместе с избушкой.
Завершив рассказ, Тая выглянула на улицу. Обрадовалась, увидев небольшую группу взрослых, направляющихся к её жилищу: это шли родители и опекуны детей. Малышам давно пора было спать. Только уснут ли они после такой сказки? Хорошо тем, кто вместе с родителями живет. Но таких мало. Большая часть детей спит в отдельно стоящих интернатах – небольших крепких бараках, куда взрослые могут заходить только днем. Дети-то не мутируют, пока не вырастут. Потому им и на сон можно не привязываться, и жить они могут большим коллективом. Плохо только, что за коллективом этим пригляд небольшой. А ну как ночью ребята постарше надумают малышей стращать?
– Узнаю, что пугаете друг друга, – пригрозила Тая, – уши надеру! И никаких тогда больше сказок!
Дети расходились тихо. Тая провожала каждого, стоя у двери, каждому вручала сладкую ягодку. Медине Сагамовой досталась малина. Девочка взяла угощение, подняла черные глаза на Таю и тихо – едва слышно – сказала:
– А ведь мой папа тоже Ламию кормит…
12
Тагиру Сагамову выпало стоять первым в дальнем дозоре. Он был этому даже рад – всё равно не спалось. Он много думал: о Ламии, о Большой Охоте, о товарищах, о третьей жене и, конечно же, о любимой дочке.
Медина у них была единственным ребенком. Да и её могло не быть: Тагир был низкород, как и его жена, разрешение завести детей они получили бы, только если б дожили до двадцати трех лет. Но уж так вышло, что Таня забеременела без одобрения Совета. И девочка родилась здоровая, умная, жизнерадостная – ни у кого не повернется язык её «выродком» назвать. Сам Борис Юдин, лично познакомившись с малышкой, разрешил ей посещать школу. Может, он видел в ней что-то особенное? Бывает же изредка такое, что дети низкородных родителей после совершеннолетия живут и восемь лет. И десять.
Может, и Медина проживет достаточно, чтобы ей разрешили завести своих детей? Хорошо бы! Тогда можно не беспокоиться, что род Сагамовых исчез с лица планеты, что не будет больше в мире людей, в чьих жилах текла бы его кровь.
Его и его предков…
– Не спишь? – негромко окликнули его из кустов.
– Зачем обижаешь, командир?
Тагир спустился с дерева, где на высоте трех метров было свито подобие гнезда – небольшой настил, сделанный из сучьев и гибких ветвей. Работы там было на полчаса, зато с такого наблюдательного пункта округа виделась лучше, да и сам дозорный на виду не маячил.
– Обход раз в полтора часа, – напомнил Стас Глебов, предводитель «западных». – Часы работают?
Тагир посмотрел на запястье. Часы были не его – общие. Собственность отряда. Секундная стрелка двигалась, и Тагир кивнул:
– Работают.
Небо было чистое, поэтому Тагир вполне мог ориентироваться по звездам – это не так сложно, как кажется. Даже низкородов учат, как узнавать время по небесным светилам, как определять стороны света – это нужное знание, понятное. А вот всякой математике, электрике и прочей механике учат тех, кто способней и кто проживет дольше. Эти науки похитрей, не каждому они даются, зато они позволяют строить разные интересные штуки: снежные и ледовые буеры, например, или, скажем, насосы, работающие от ветра.