Охотник
Шрифт:
— Ну да, — говорит Кел. — Мне б, наверно, так же было.
— Можно остаться-то, а?
— Нет, — говорит Кел. — Нехорошая тема.
— Чего это?
— Ну, — говорит Кел, — отцу твоему может не понравиться, что ты слиняла, не успел он объявиться. И, похоже, мне бы не начинать с того, чтоб сразу его выбесить. Если он тут застрянет, я бы предпочел, чтоб ему не поперек было, что ты тут болтаешься. — На этом всё. Она уже достаточно взрослая, чтоб, во всяком случае, соображать насчет других причин. — Я позвоню мисс Лене, спрошу, может, ты у нее переночуешь.
Малая собралась было спорить, но передумывает и закатывает глаза. Кел с удивлением понимает, что ему как-то шатко, словно он только что упал с верхотуры и ему бы теперь сесть. Опирается задом о верстак и вытаскивает мобильник.
Поразмыслив, пишет Лене, а не звонит. «Можно Трей у тебя сегодня переночует? Не знаю, слыхала или нет, но вернулся ее папаша. Не хочет с ним тусить».
Сидит неподвижно, смотрит, как солнечный свет елозит по худеньким плечам Трей, — та вытаскивает деревяшки и откладывает их, — пока Лена не отвечает. «Бля. Немудрено. Ага пусть ночует запросто».
«Спасибо, — пишет Кел. — Пришлю ее к тебе после ужина».
— Говорит, она не против, — сообщает он Трей, убирая телефон. — Только мамке скажи, где ты. Или попроси мисс Лену сказать.
Трей закатывает глаза еще энергичней.
— На, — говорит, протягивая ему плинтус из старого дуба. — Такое?
— Ну, — говорит Кел. Возвращается к стулу. — Годится.
Трей помечает плинтус черным «Шарпи» и кладет обратно в угол.
— Эта хрень сходит? — спрашивает она.
— Ну, — отвечает Кел. — Легко и просто.
Трей отыскивает чистую тряпку, макает в уксусную смесь и крепко отжимает.
— А если ему не в жилу будет, что я сюда хожу?
— Считаешь, напряжется?
Трей осмысляет.
— Ему раньше всегда насрать было, где мы.
— Ну и вот, — говорит Кел. — Скорее всего, ему и на это будет насрать. А если нет, тогда и разберемся. — Трей бросает на него быстрый взгляд. Кел повторяет: — Разберемся.
Трей кивает — один решительный дерг головой — и берется за стул. От того, что его слово по-прежнему ее успокаивает, Келу опять хочется присесть.
Может, оно и успокаивает, однако Трей все еще необщительна — даже по ее собственным понятиям. Через некоторое время Драч с Банджо, загнанные жаждой, заходят в открытую переднюю дверь, долго и шумно пьют из своих мисок и заскакивают в мастерскую, требуя внимания. Трей садится на корточки и сколько-то с ними возится, даже посмеиваясь, когда Драч толкает ее под подбородок так сильно, что она плюхается на зад. Затем собаки валятся в свой угол отдыхать, а Трей вновь берется за тряпку и возвращается к работе.
Келу тоже не особо хочется разговаривать. Того, что отец Трей может вернуться, Кел не предполагал ни на миг. Даже целиком и полностью плод баек, Джонни Редди всегда казался Келу типом, каких он уже повидал, порядок действий у таких — вкатиться куда-нибудь, прикинуться кем-нибудь сообразным обстановке и поглядеть, чем при таком новом наряде можно поживиться, пока тот не сносится и не перестанет прикрывать хозяина. Кел не в силах измыслить ни единого хорошего повода, с чего бы Джонни Редди возвращаться сюда — в то единственное место, где тот не может рядиться ни в кого, кроме себя самого.
Лена развешивает белье. Это занятие приносит ей неумеренное тайное удовольствие. Позволяет остро прочувствовать окружающий воздух, теплый и сладкий от скошенных трав, щедрый солнечный свет, укрывающий ее с головой, а также то, что она стоит на том же месте, где и поколения женщин до нее, и занята тем же, а позади нее — те же зеленые оттенки полей и далекий очерк гор. Когда пять лет назад умер муж, она усвоила навык принимать, когда подвернется, всякий клочок счастья. Свежая постель или тост, намазанный маслом безупречно, способны все облегчать, дают перевести дух. Ветерок раздувает простыни на веревке, Лена поет себе под нос — тихие обрывки песен, услышанных по радио.
— Ой, да вы гляньте, — произносит чей-то голос у нее за спиной. — Лена Дунн. Красава неописуемая и двойной шикардос.
Лена оборачивается и видит Джонни Редди — тот опирается о заднюю калитку и оглядывает Лену с головы до пят. Джонни всегда умел эдак изучать тебя взглядом, будто вспоминает — одобрительно, — какова ты в постели. Поскольку в Лениной постели он ни разу не бывал и не побывает, ей это все без разницы.
— Джонни, — говорит она, ответно оглядывая его с головы до пят. — Да, слыхала я, что ты домой вернулся.
Джонни похохатывает.
— Боже всесильный, вести тут по-прежнему летают быстро. Нисколько эти места не поменялись. — Улыбается ей ласково. — Да и ты.
— Я-то поменялась, — говорит Лена. — Слава богу. А вот ты — нет. — Это правда. Если не считать мелкой проседи, Джонни смотрится точно таким же, каким был, когда бросал камешки ей в окно и возил ее и полдюжины других на дискотеку в город, все они набивались в «форд-кортину», рыдван его папаши, и неслись впотьмах, визжа на каждой колдобине. Джонни даже держится так же — легко и непринужденно, как молоденький. Подтверждает собой Ленино наблюдение: лучше всего стареют мужчины никчемные.
Он лыбится, проводит ладонью по волосам.
— Шевелюры у меня, во всяком случае, хватает. Это главное. Ты-то как, справляешься?
— Я шикарно, — отвечает Лена. — Сам-то как?
— Лучше не бывает. Дома классно.
— Славно, — говорит Лена. — Рада за тебя.
— Был в Лондоне, — сообщает ей Джонни.
— Знаю, да. Подался состояние сколачивать. И как, сколотил?
Ждет залихватской басни о том, как он был в двух шагах от миллионов и вдруг принесло какого-то негодяя и он увел те миллионы у Джонни из-под носа, — такая байка придала бы визиту Джонни какой-никакой интересности, чтоб хоть вполовину его оправдать. Да только Джонни лукаво постукивает себя пальцем по носу.