Охотники на дьявола
Шрифт:
Мы все болтали с ней о разных пустяках, но никто не решался заговорить о том, что нас так сильно волновало.
Наконец, я отозвал товарищей в сторону и предложил метать жребий: кому первому заговорить с Сибиллой. Жребий выпал на долю Уссоло. Мы были уверены, что он получит нос, и с нетерпением ждали его возвращения; но их долго не было, наконец, они вернулись, Уссоло взял под козырек и сказал:
«Господин фельдфебель, осмелюсь доложить: унтер-офицер Уссоло и его невеста, Сибилла Мадруццо».
— Я затрудняюсь сказать, у кого было глупее лицо: у меня или у Раймонди; но, несомненно, у обоих были лица глупые.
Первым пришел в себя Раймонди. Он достал из кармана хорошенький кошелек в серебряной оправе, дал его Сибилле и поздравил жениха и невесту. Затем и я вынул пару серег и дал ей, как свадебный подарок. Тут только вспомнил Уссоло о хорошеньких часиках, которые приготовил для своей невесты.
Мы оставили счастливую парочку и пошли домой.
Настроение у нас было сильно подавленное, тем не менее, мы решили относиться по-братски к обоим. Но это было не так легко, как нам казалось сначала. Тогда мы решили вернуться в полк. Уссоло и Сибилла начали упрашивать нас побыть еще с ними; первый предложил пойти в бли-жайщий храмовый праздник к его родным в Чимею, в семи часах ходьбы от Валь-ди-Скодра. Скрепя сердце, мы согласились.
Мы вышли в ночь под воскресенье. Я и Сибилла шли позади, Уссоло и Раймонди — впереди. Сибилла и Раймонди шли с фонарями. Во втором часу ночи мы проходили оврагом Боацоля. Впереди шел Раймонди с фонарем, за ним — я, затем — Сибилла, и в хвосте Уссоло. Вдруг я услышал, что Уссоло выругался. Оказалось, он поскользнулся и упал на камни.
— Проклятая скотина! — вдруг закричал он, и при свете фонаря я увидел в его руке небольшую змею. Он схватил ее за хвост и размозжил о скалу ее голову.
— Она не укусила тебя? — спросила девушка.
Он рассмеялся и ответил, что, во всяком случае, ничего не чувствует. Однако, не прошло и пяти минут, как его начало сильно лихорадить; он закутался во все, что было с нами теплого, и все-таки озноб не прекращался.
Раймонди, бывший санитаром, поднес фонарь к левой руке больного и внимательно осмотрел ее. У самого пульса была маленькая, едва заметная ранка. Рука, слегка распухшая, продолжала пухнуть на наших глазах. Раймонди перевязал крепко руку ремнем выше укуса и сказал, что теперь необходимо высосать яд. Сибилла кинулась было к жениху, но Раймонди, заметив трещины у нее на губах, не пустил ее. Осмотрев хорошенько мой рот, он нашел, что я могу без риска сосать укус змеи. Я тянул, что было мочи, пока, наконец, Раймонди не приказал мне прекратить — но больному не было легче. Тогда Раймонди решил отправиться в Чимею за вином и лекарством.
Проходили часы, а Раймонди все не было. Больному становилось все хуже и хуже.
Я решил отправиться на поиски Раймонди. Через час я встретил его со священником и тремя парнями. Оказалось, он заблудился в темноте и попал в Чимею только под утро. Когда мы вернулись к Уссоло, мы уже не нашли его; перед нами лежал его труп; над ним стояла Сибилла, наклонившись вперед всем туловищем — так, как она теперь ходит и стоит. Мы начали расспрашивать ее о подробностях смерти, но в ответ она лишь шевелила губами и ничего не говорила: она потеряла дар речи.
Что произошло в эти два часа — я не знаю и поныне. Впоследствии я несколько раз расспрашивал Сибиллу, просил ее написать, но она лишь закрывала руками лицо и вся начинала дрожать и трясти головой; я перестал говорить с ней об этом. Однако, должно было произойти что-то очень страшное, — это видно было по ее лицу: выражение навсегда застыло на нем; только теперь, когда оно загорело и покрылось морщинами, это стало менее заметно.
Я и Раймонди сделали все, что только в человеческих силах, для ее излечения, но ничто не помогло — она осталась калекой…
Вот история красавицы Сибиллы и ее бедного жениха…
Жандарм уже давно уехал. Было довольно поздно, но Франку Брауну не хотелось еще спать. Он сел за стол, хотя чувствовал, что не будет в состоянии работать.
Вдруг ему почудился шорох за дверью. Он прислушался, окликнул Терезу, но не получил ответа. У него было ощущение, будто кто-то стоит за дверью и хочет войти.
«Пусть приходит — я готов». Но прогнал эту мысль и рассмеялся. «Нервы!» — решил он и, чтобы успокоиться, взял книгу. Он перелистал уже несколько страниц, как снова услыхал за дверью возню. Он стал посреди комнаты и прислушался — действительно, кто-то возился с замком. Он подошел к двери и распахнул ее: никого! Но он явственно различил теперь, что шум идет от двери в спальню, задвинутую на тяжелый засов изнутри. Он сделал шаг вперед, но, увидав белую фигуру, с рукой на задвижке, — инстинктивно отскочил назад и захлопнул дверь на замок.
Подойдя к столу, Франк Браун достал свой браунинг и, убедившись, что револьвер заряжен, открыл предохранитель и снова направился к двери. Но не успел он сделать и одного шага, как задвижка отскочила, и дверь открылась настежь. В дверях стоял Пьетро Носклер. На нем была черная от грязи, промокшая насквозь рубашка; на черных волосах болтался сбоку белый ночной колпак. Голые ноги, покрытые черными густыми волосами, были облеплены навозом и грязью.
«Оригинальный костюм для визита», — подумал Франк Браун. Он окликнул Американца, но тот ничего не слыхал. Они пристально смотрел широко открытыми глазами прямо перед собой, ничего не различая. Франк приблизил к его лицу лампу — веки не дрогнули. Мистер Пьетро бродил ощупью, как в глубокой темноте.
Вдруг Американец остановился. Казалось, он очнулся. Он повернул опять к двери и ощупью вышел. Франк следовал за ним с лампой в левой руке и с револьвером в правой. Он видел, как Пьетро осторожно спустился по лестнице и вошел в ресторан. Здесь он нащупал буфет и достал длинный, остро отточенный нож для разрезания мяса. Нащупав большими пальцами острие, он широко осклабился, зажал крепко клинок в правой руке и опять осторожно поднялся по лестнице. На этот раз он прошел прямо в открытую дверь кабинета. Франк стоял в двух шагах от него и следил за каждым движением, готовый выстрелить в любой момент.
Но было ясно, что его ночной гость ничего не видит и не слышит. Пьетро потихоньку открыл дверь в спальню и направился прямо к кровати, нащупал руками клинок ножа и взял его в рот.
Свет от лампы упал в эту минуту на лицо Американца, — на нем была написана безграничная ярость.
Схватив рукой подушку, Пьетро с бешеной силой всадил в нее нож; еще раз высоко поднял он нож и снова всадил его в подушку; потом вытер глаза, словно желая стереть брызнувшую в лицо кровь.
И еще и еще он продолжал вонзать свой нож в подушку…