Шрифт:
Фотограф Али Ричардс (Ali Richards)
Шел снег, а Таб уже целый час ждал под открытым небом. Он бродил по тротуару, чтобы согреться, и подбегал к краю дороги всякий раз, когда в отдалении появлялись фары. Один водитель притормозил, заметив его, но, прежде чем Таб успел махнуть рукой, увидел у него на спине ружье и нажал на газ. Колеса машины пробуксовали
Виляя задом и громко сигналя, из-за угла вывернул небольшой грузовик. Таб шагнул к обочине и поднял руку. Грузовик заехал на бордюр и продолжал двигаться, не снижая скорости, наполовину по мостовой, наполовину по тротуару. Таб чуть постоял с поднятой рукой, потом отскочил. Ружье сорвалось у него с плеча и загремело по льду, из кармана выпал сандвич. Таб кинулся к лесенке у входа в здание. Еще один сандвич и пачка печенья полетели на только что выпавший снег. Таб взбежал по ступенькам и оглянулся.
Машина остановилась, проехав на несколько футов дальше того места, где только что стоял Таб. Он подобрал сандвичи с печеньем, закинул за спину ружье и подошел к окошку водителя. Тот навалился на руль, хлопая себя по коленям и топоча ногами по полу кабины. Он выглядел как смеющийся на карикатуре, хотя его глаза косили на человека, который сидел рядом.
— Жалко, ты сам себя не видел, — сказал водитель. — Он у нас прямо как надувной мячик в шапке, правда? Правда, Фрэнк?
Его пассажир улыбнулся и посмотрел в другую сторону.
— Ты меня чуть не раздавил, — сказал Таб. — Так и убить можно.
— Брось, Таб, — сказал пассажир. — Не переживай. Кенни просто придуривался. — Он открыл свою дверцу и подвинулся ближе к водителю.
Таб взял ружье в руки и вскарабкался в кабину.
— Я уже битый час жду, — сказал он. — Если вы хотели встретиться в десять, почему было не договориться на десять?
— Слушай, как мы приехали, так ты только и делаешь, что ноешь, — отозвался пассажир посередине. — Если собираешься и дальше весь день скулить, лучше иди домой и воспитывай жену. Ну, выбирай. — Таб промолчал, и он повернулся к водителю. — Ладно, Кенни, трогай.
Какие-то хулиганы продырявили камнем лобовое стекло со стороны шофера, открыв холоду и снегу прямой доступ в кабину. Отопитель не работал. Все трое прикрылись парой одеял, которые Кенни захватил с собой, и опустили на уши отвороты шапок. Таб пытался согреть руки, растирая их под одеялом, но Фрэнк потребовал, чтобы он перестал.
Они выехали из Спокана и углубились в сельскую местность. Вокруг тянулись бесконечные черные заборы. Снегопад утих, но там, где земля встречалась с небом, по-прежнему не было видно четкой границы. Засыпанные снегом поля лежали недвижно. Холод выбелил едущим лица и поднял торчком щетину на их подбородках и верхних губах. Прежде чем добраться до леса, который Кенни выбрал для охоты, они дважды останавливались выпить кофе.
Таб был за то, чтобы испытать какую-нибудь новую территорию: они ездили сюда уже два года кряду, и им ни разу ничего не попалось. Фрэнку было все равно, лишь бы вылезти наконец из этого чертова грузовика.
— Чуете? — спросил он, хлопнув дверцей. Он расставил ноги, закрыл глаза, закинул назад голову и глубоко вдохнул. — Заряжайтесь энергией.
— Еще один плюс, — сказал Кенни. — Тут охота не запрещена. А там вокруг сплошные таблички.
— Я замерз, — сказал Таб.
Фрэнк выдохнул.
— Кончай ныть, Таб. Лучше открой каналы.
— Я не ною.
— Каналы, — сказал Кенни. — Ну ты даешь, Фрэнк! Скоро нацепишь ночную рубашку и будешь в аэропорту цветы продавать.
— Что-то ты слишком много разговариваешь, — сказал Фрэнк.
— Ладно, — сказал Кенни. — Больше ни слова. Особенно насчет одной молодой нянечки.
— Какой нянечки? — спросил Таб.
— Это между нами, — сказал Фрэнк, глядя на Кенни. — Больше никого не касается. А ты помолчал бы, ясно?
Кенни засмеялся.
— Смотри, доиграешься, — сказал Фрэнк.
— До чего?
— Увидишь.
— Эй, — сказал Таб, — мы охотимся или что?
Они двинулись по полю. Таб с трудом перебирался через ограды. Фрэнк и Кенни могли бы ему помочь; они могли бы приподнять верхнюю проволоку и наступить на нижнюю, но не делали этого. Они просто стояли и смотрели. Оград было много, и когда они достигли опушки, Таб уже порядком запыхался.
Они ходили по лесу два часа и не видели ни оленей, ни их следов — ровным счетом ничего. Наконец они устроили привал у речки. Кенни съел несколько ломтей пиццы и пару сладких батончиков, Фрэнк — сандвич, яблоко, две морковки и плитку шоколада, Таб — одно крутое яйцо и черешок сельдерея.
— Если меня спросят, как бы я хотел сегодня умереть, — сказал Кенни, — я отвечу: сожгите меня на костре. — Он повернулся к Табу. — А ты все на своей диете? — Он подмигнул Фрэнку.
— А как по-твоему? По-твоему, я так люблю крутые яйца?
— Да нет, просто я в первый раз вижу диету, от которой жиреют.
— Кто сказал, что я жирею?
— Ох, извиняюсь. Беру свои слова назад. Ты так отощал, что смотреть страшно. Правда, Фрэнк?
Фрэнк растопырил пальцы, упершись ими в кору пня, на котором он разложил еду. Костяшки у него были волосатые. Кроме широкого обручального кольца на его правой руке, на мизинце, был еще золотой перстень с выгравированной в ромбике буквой «Ф». Он повертел этот перстень туда-сюда.
— Таб, — сказал он, — ты свои собственные яйца, наверно, уж лет десять не видел.
Кенни согнулся от смеха. Он снял шапку и хлопнул ею о колено.
— А что я могу поделать? — сказал Таб. — Если у меня такие гормоны.
Они вышли из леса и повернули вдоль речки. Фрэнк с Кенни двигались по одному берегу, а Таб — по другому, против течения. Снегопад почти прекратился, но сугробы намело глубокие, и идти было трудно. Куда бы Таб ни взглянул, везде его окружали гладкие, нетронутые поверхности, и вскоре он потерял интерес к охоте. Он бросил искать следы и старался только не отстать от Фрэнка с Кенни на другой стороне. Потом в какой-то момент он вдруг сообразил, что уже давно их не видел. Ветер дул от него к ним; когда он утихал, до Таба иногда доносился смех Кенни, но и только. Он ускорил шаг, вспахивая сугробы, борясь со снегом коленями и локтями. Он слышал, как бьется его сердце, и чувствовал на лице румянец, но не давал себе даже короткой передышки.