Охотники за алмазами. Открытие века
Шрифт:
— Нефть! Вот, смотри…
С пробиркой в одной руке и с бумагой в другой Татьяна выбежала в соседнюю комнату, в геологический отдел.
— Смотрите, положительная реакция!
Пробирку с жидкостью по очереди держали в руках и рассматривали на свет. Фарман Далманов дольше других разглядывал бледно-коричневую смесь. Он помолчал, хмурясь, потом его губы дрогнули в улыбке:
— Похоже. Похоже на нефть!..
— Вот, смотрите, пятна на бумаге!
— Образцы пород не перепутали?
— Нет, что вы? Как можно! Образцы брал сам мастер. Да и путать-то их не с чем, других нету.
Далманов задумчиво потер лоб ладонью, потом встал, прошелся по комнате, остановился у железной печки, исходившей жаром.
— Мы ждали. Да, да! Но надо не торопиться, не спешить. Могла произойти и ошибка, — он повернулся к лаборантке. — Проверьте еще раз.
А тем временем на буровой проводили каротаж: геофизики определяли подземные пласты для испытания. Евграф Теплов помог поднести свернутый в кольца кабель, на конце которого висел длинный набалдашник, чем-то похожий на снаряд. На щербатом настиле установили специальный прибор. Сделали заземление. У прибора склонился инженер-геофизик.
— Начинай!
Каротажники стали опускать продолговатый снаряд в скважину, а за ним змеей пополз и черный кабель. Проходили минуты, а черная змея все ползла и ползла. Наконец она остановилась. Каротажник в сдвинутой на затылок ушанке, розовощекий, весело крикнул!
— Есть!
Евграф взглянул на прибор. За стеклом четко виднелась цифра. Она показывала глубину скважины.
— Приготовились! — инженер-геофизик сбросил варежки и нагнулся над прибором. — Пошли!
Включили мотор, и катушка пришла в движение. Кабель пополз обратно из нутра земли. Только теперь он был уже не черный, а бурый, перемазанный глинистым раствором.
Подошел Лагутин и вместе с Тепловым начал рассматривать бумажную ленту-миллиметровку каротажного прибора, на которой два карандаша оставляли извилистый след.
— Ну, как там? — не утерпел Лагутин.
Геофизик, держа в стынущих пальцах бумажную ленту, уныло ответил:
— Кажется, нефтью и не пахнет. Даже песка хорошего нет. Сплошной известняк…
Потом, уже в вагончике, выпив чаю, инженер еще раз просмотрел ленту, сказал:
— Дно забоя и самые нижние горизонты ничего не дадут. А вот этот пласт, — он показал на горизонт 2175—2180 метров, — какой-то неясный и странный. Вроде бы сплошной известняк, а все же позволяет надеяться на нефть. Возможно, выплюнет несколько литров… В общем, испытатели проверят.
Евграф неодобрительно посмотрел на геофизика, словно тот виновен в неудаче. Буровики, набившиеся в вагончик, начали уныло расходиться. Столько усилий потрачено, полгода торчали как робинзоны на этом острове, и оказывается, опять пробурили пустую скважину…
Фармана Далманова подняли глухой ночью. Долго и требовательно звонил телефон, а Далманов никак не мог проснуться. Последние дни его мучила бессонница, и Фарман ходил с тяжелой от недосыпания головой. Вчера вечером, понимая, что ему опять не уснуть, глотнул сразу две таблетки снотворного…
Как там ни говори, а в эти мартовские дни решалась его судьба. Да и не только его одного. Решалась судьба экспедиции. Вчера утром был в райкоме партии. Его вызвал Бахинин. Усталое широкое лицо первого секретаря было чужим, хмурым. Далманов понимал Бахинина и потому в душе не осуждал. Тому предстояли нелегкие и неприятные разговоры в областном центре. И все из-за него, Фармана Далманова. Завтра открывается областной партийно-хозяйственный актив. К Фарману дошли слухи, что там намереваются поставить точку над нефтяной разведкой в Среднеобье. Возможно, полностью закроют экспедицию. Возможно, оставят одни геофизические партии для региональных съемок… И это в то время, когда нефть почти нашли! Она рядом, ее дыхание уже чувствуется. В последнюю неделю хлынули обнадеживающие вести. Керн, доставленный из Усть-Югана, — нефтяной. На буровой возле Локосово отмечен выход газа. Вторая буровая, заложенная на Пиме, тоже радует: вынутые пробы дали положительные анализы, вот-вот долото пробурится к газовому или нефтяному пласту. Сейсморазведчики оконтурили еще один район. И сейчас, когда до победы остались, можно сказать, последние недели, областное начальство ни о чем не желает слышать и одним росчерком пера намеревается поставить крест на весь многолетний поисковый труд. Закрыть, свернуть, законсервировать. Отложить все работы на неопределенный период. Может быть, на десятилетия! Уже было однажды так. Но тогда помешала война. А теперь — найденная в Шаиме нефть…
И Фарман, горячась и нервничая, глотая концы слов, торопливо выложил свои соображения Бахинину, отстаивая свое право на продолжение начатых поисков.
— Вот что, товарищ Далманов, прекратите демагогию, — оборвал его Бахинин и, как на собрании, выразительно постучал карандашом по графину с водой. — Хватит! Мы все это уже не раз слышали. Пора вас призвать к порядку. Вносить элементы анархии в советское производство райком партии не позволит. Распустился, распоясался! Семью разрушил… У нас имеются сигналы, могу прямо в лицо сказать, что персональное дело на коммуниста Далманова уже созрело. На третий выговор не надейся! Как бы не пришлось партбилетом поплатиться. Наша партия ведет беспощадную борьбу с нарушителями государственной дисциплины, очковтирателями, вроде тебя, которые возомнили, что им все дозволено и над ними нет никакой власти.
Далманов стоял и кусал губы. Что он мог ответить? Секретарь действовал на полном основании. Все правильно с формальной точки зрения. Только полыхнул внутри Фармана густой жар несправедливости и обиды. Никакой вины за собой он не чувствовал. И никаких «элементов анархии» в советское производство не вносил. Даже наоборот: трудовая дисциплина на буровых была, как никогда ранее, крепкой, и люди трудились в бешеном ритме, не жалея себя, чувствуя дыхание подземных кладов. Но, как говорят, прав всегда тот, у кого больше прав…
А днем новый удар. Из управления пришла еще одна радиограмма. Сухая и короткая: поставлен вопрос в Главгеологии о ликвидации бесперспективной экспедиции, с первого апреля прекращается финансирование работ.
Фарман заскрипел зубами. Сбили с ног… Теперь не подняться. И он впервые пожалел о том, что поторопился, сам напросился, добился передачи… Внимания захотел! И вот получай, как говорится, привет с привесом. А прежнее начальство годами не тревожило…
Он пришел домой раньше обычного. Никого не хотелось видеть, а тем более разговаривать. В пустой квартире было холодно и неуютно. Натопил печь. Разделся. Лег. На стене карандашные царапины сына. Фарман еще больше почувствовал свое одиночество в бескрайнем мире. Глотнув снотворного, как-то сразу провалился в пустоту…
Звонок телефона был требовательно настойчив. Фарман с трудом открыл глаза и нехотя взял трубку:
— Ну, слушаю… Радиограмма… Не понял… Фонтан? В Усть-Югане?! Фонтан? Да, да, сейчас приду.
Фарман сидел на кровати, свесив ноги, и улыбался. Счастливо и радостно. Впервые улыбался за последние месяцы жизни. Хотелось петь и танцевать. Он защелкал пальцами, повел плечами, словно в родном Шамхоре под звуки зурны и бубна выходил в круг.
— Там та-ра-ра-ра! Там та-ра-ра-ра!..
Быстро оделся. Встречный ветер хлестал колючей снежной крупой. Тропа, словно вырытая узкая траншея, вела к накатанной дороге. Сине-сизые сумерки окутали поселок. Лишь на востоке, где в Усть-Югане сейчас хлещет нефтяной фонтан, пробивается бледно-розовый закат. Фарман не ощущал ни холода, ни ветра. Он спешил.