Охотники за головами
Шрифт:
— Но почему? Ты ведь знал, что его пистолет…
— Но боевыми не были только три верхних патрона. Я должен был устроить так, чтобы он отстрелял их все, чтобы полиция не нашла в магазине холостых, правда же? Но он ведь мог сделать и четвертый выстрел? Мог и вообще заменить магазин. И вообще у него мог быть сообщник, о котором я не подозревал.
Наступило молчание.
Потом она тихонько спросила:
— Значит, ты не опасался каких-то других вещей?
Я понял, что она думает о том же, что и я.
— Опасался. — Я повернулся к ней. — Я боялся еще одной вещи.
Я ощущал лицом ее дыхание, частое и жаркое.
— Что он убил тебя той ночью, — сказал я. — Грааф не собирался заводить с тобой
— Я знала об этой опасности с самого начала, любимый, — прошептала она. — Именно поэтому я и подала Класу бокал с коньяком, как только он перешагнул порог. И не будила его, пока ты ему не позвонил. Я знала, что у него будет хлопотливый день после того, как он услышит голос с того света. А кроме того, я ведь заменила три первых патрона, правильно?
— Правильно, — сказал я.
Диане легко даются логические задачи с простыми числами — я вроде бы об этом как-то уже рассказывал?
Она провела рукой по моему животу.
— К тому же я оценила, что ты вполне сознательно подверг мою жизнь опасности…
— Что?
Ее ладонь скользнула ниже, накрыла мой член, охватила яйца. Взвесила их и чуть сжала оба эти мешочка с семенем.
— Самое главное — это баланс, — сказала Диана. — Он — основа всех добрых, гармонических взаимоотношений. Баланс вины, стыда и нечистой совести.
Я принялся мысленно пережевывать услышанное, пытаясь усвоить, заставить мозг переварить эту довольно тяжелую пищу.
— Ты хочешь сказать… — начал я и бросил и начал снова. — Ты хочешь сказать, то, что ты оказалась в смертельной опасности по моей вине… что это…
— …справедливая цена за все, что я сделала тебе во вред, да. Как «Галерея Э» была справедливой ценой за сделанный аборт.
— И давно ты так думаешь?
— Давно, разумеется. И ты тоже.
— Точно, — сказал я. — Искупление…
— Вот именно. Искупление. Крайне недооцененное успокоительное.
Она сжала мою мошонку чуть сильнее, и я попытался расслабиться, наслаждаясь болью. Вдохнул Дианин запах. Он был чудесный, но приведется ли мне когда-нибудь вдохнуть такой аромат, который сможет отшибить вонь человеческих экскрементов? Услышать что-то, способное заглушить звук, с каким очередь прошивает легкие Граафа? Потом уже мне казалось, что он смотрел на меня заплаканными, недоумевающими глазами, пока я прижимал холодные пальцы Уве к рукояти и спусковому крючку «узи» и маленького черного пистолета «рорбау», из которого застрелил Лотте. И случится ли мне хоть когда-нибудь попробовать еду, способную своим вкусом отбить вкус мертвой плоти Уве? Я нагнулся тогда над его телом, лежащим на кровати, и заставил себя вонзить клыки ему в загривок. И сжимал челюсти, пока кожа не порвалась и трупный вкус не наполнил мой рот. Крови почти не выступило, и, убрав за собой после мучительной рвоты, я изучил результат — может сойти за собачий укус, если вдруг следователь станет его искать. Потом я боком выкарабкался через окно позади изголовья, стараясь не попасть в поле зрения камер. Ломанулся прямиком в лес, потом уже стал искать тропки и дорожки. Приветливо кивал гуляющим. Воздух делался тем холоднее, чем выше я поднимался, и когда я добрался до Грефсена, то продрог окончательно. И там я уселся и глядел на осенние краски, которые уже наполовину высосала зима, на город, фьорд и свет. Свет, всегда предваряющий собой наступающую тьму.
Я ощутил, как кровь устремилась к пенису, пульсирует в нем.
— Иди сюда, — шепнула Диана мне в самое ухо.
И я овладел ею. Систематически и основательно, как человек, честно делающий свою работу. Который любит эту работу, но тем не менее отдает себе отчет: она все-таки работа. И работает, пока не включится сирена. Тогда женщина заботливо зажмет его уши ласковыми ладонями, и он, больше не сдерживая себя, наполнит ее горячим, жизнетворным семенем, хотя место уже и занято. А потом она уснет, а он будет лежать, слушая ее дыхание и ощущая удовлетворение от хорошо сделанной работы. И знать, что того, что было, никогда уже не будет. Но может, будет похожее. Может, будет жизнь. Может, он сумеет сберечь ту, что уснула рядом. Сберечь их обоих. Что он сможет любить. И, как нечто само собой разумеющееся, к нему вдруг приходит понимание этой любви, ее сути — эхо давней фразы, прозвучавшей на футболе в лондонском тумане: «Потому что я им нужен».
Эпилог
Первый снег выпал и растаял.
Я успел выяснить в Сети, что опцион на покупку и право экспонирования «Калидонской охоты» был продан на парижском аукционе. Покупателем выступил Музей Гетти в Лос-Анджелесе, который теперь может выставить картину и — если в течение периода опциона, равного двум годам, не объявится неизвестный на сегодняшний день владелец и не предъявит своих требований на это полотно, — сможет воспользоваться своим правом приобрести шедевр в постоянную собственность. Дальше шло несколько коротких фраз об истории картины, что много лет подряд шли споры о том, копия ли она или оригинальная работа совсем другого художника, потому что ни в одном источнике нет свидетельств, что Рубенс когда-либо писал «Вепря». Но на сегодня все эксперты сходятся, что автор все-таки Рубенс. Однако на сайте ни слова не было ни о том, откуда взялась эта картина, ни о том, что продавцом выступило норвежское государство, ни о цене.
Диана, поняв, что теперь, когда она ждет ребенка, ей будет тяжело заниматься галереей в одиночку, решила — предварительно посоветовавшись со мной — подыскать партнера, который мог бы заняться практической стороной дела, прежде всего финансовой частью, — в то время как она сосредоточилась бы на самом искусстве и художниках. Кроме того, мы выставили наш дом на продажу. Мы оба решили, что ребенку лучше расти в таунхаусе чуть меньшей площади, зато на природе. И я уже получил очень заманчивое предложение о покупке. От человека, который позвонил мне тут же, как увидел объявление в газете, и попросил разрешения посмотреть дом в тот же вечер, частным порядком. Я его узнал, едва открыв дверь. Костюм от Корнелиани и очочки в стиле «я-ботан».
— Не самое лучшее творение Уве Банга, — изрек он, промчавшись по всем комнатам со мной в кильватере. — Но все равно беру. Сколько вы хотите?
Я назвал цену, указанную в объявлении.
— Плюс миллион, — сказал он. — Деньги будут не позднее послезавтра.
Я сказал, что нам надо подумать, и проводил его к выходу. Он протянул мне визитку. Должность не указана, только имя и мобильный номер. Название рекрутинговой фирмы, написанное такими маленькими буковками, что прочесть практически невозможно.
— Скажите, — сказал он уже на пороге. — Вы ведь по-прежнему царь горы? — и прежде, чем я успел ответить, добавил: — Мы подумываем расширяться. Пожалуй, мы вам позвоним.
Мы. С маленькой буквы.
Я дождался истечения срока, не сообщив о предложенной сумме ни маклеру, ни Диане. Никаких звонков от «мы» тоже не было.
Поскольку я всегда руководствовался принципом — не начинать работу, пока мне самому не захочется, — то в тот день, как и многие другие, я парковался на стоянке напротив «Альфы» последним. «И последними встанут первые», эту привилегию я лично сформулировал и провел в жизнь, — привилегию, которую лучший хедхантер фирмы может себе позволить. Подобный статус предполагает, в частности, что никто не посмеет поставить свою машину на твое место, хотя формально оно и подпадает под общее для всей парковки правило «кто первым встал — того и тапки».