Охотники за головами
Шрифт:
— И долго ты была влюблена? — спросил я.
— Пока до меня не дошло, что я наделала. В ту ночь, когда ты не вернулся домой…
— Да?
— Мне хотелось только одного — умереть.
— Я не про него спрашиваю, — сказал я. — Я имел в виду — в меня.
Она тихонько рассмеялась.
— Откуда же я знаю — ничего пока еще не кончилось!
Диана не лгала почти никогда. Не потому, что не умела, — Диана необыкновенно одаренная лгунья, — но потому, что не давала себе такого труда. Красивым людям это ни к чему, им незачем овладевать теми защитными механизмами, которые мы, прочие, развиваем в себе, чтобы было чем ответить,
Тогда, заперев за собой дверь, я постоял в холле, слушая ее шаги, потом поднялся по лестнице в гостиную. Я услышал, как шаги замерли, потом мобильник упал на журнальный столик, а следом шепот, задыхающийся от плача, — «Роджер…», — и тут слезы хлынули у нее из глаз. И я не пытался ее остановить, когда она бросилась мне на шею.
— Слава богу, ты жив! Я пыталась тебе дозвониться весь день вчера и сегодня… Где ты был?
И Диана не лгала. Она плакала, потому что решила, что потеряла меня. Потому что сама убрала меня и мою любовь прочь из своей жизни, как собаку, которую отправляют к ветеринару на усыпление. Нет, она не лгала. Я нутром чуял. Но я уже говорил, что неважно разбираюсь в людях, а Диана — необыкновенная лгунья. Так что, когда она ушла в ванную смыть слезы, я все-таки взял ее телефон, чтобы убедиться, что она набирала именно мой номер. На всякий случай.
Когда она вернулась, я рассказал ей все. Абсолютно все. Где я был, кем я был и что произошло. О кражах картин, о ее телефоне под кроватью в квартире Класа Граафа, о датчанке Лотте, поймавшей меня на удочку. О разговоре с Граафом в больнице. После которого я понял, что он знает Лотте, что именно она — его ближайший союзник, что гель с передатчиками втерла мне в волосы не Диана, а кареглазая бледная девушка с волшебными пальцами, переводчица, говорившая по-испански и предпочитавшая чужие истории своей собственной. Что гель был у меня в волосах еще с вечера, еще прежде, чем я обнаружил Чикерюда в машине. Диана молча смотрела на меня во все глаза.
— Грааф сказал мне в больнице, что я уговорил тебя сделать аборт потому, что у ребенка был синдром Дауна.
— Дауна? — Диана впервые за много минут нарушила молчание. — Откуда он это взял? Я не говорила…
— Знаю. Это я придумал, когда рассказывал Лотте про тот аборт. Она сказала, что родители уговорили ее сделать аборт, когда она была подростком. Ну, я и сочинил это, насчет Дауна, чтобы лучше выглядеть в ее глазах.
— И она… она…
— Да, — сказал я. — Она единственная, кто мог рассказать это Класу Граафу.
Я подождал. Дал ей время осмыслить мои слова.
А потом рассказал Диане, что должно произойти дальше.
Она испуганно взглянула на меня, крикнула:
— Я не могу этого сделать, Роджер!
— Разве? — сказал я.
— Ты сможешь, и ты это сделаешь, — сказал новый Роджер Браун.
— Но… но…
— Он лгал тебе, Диана. Он не способен зачать ребенка. Он стерилен.
— Стерилен?
— Я подарю тебе ребенка. Обещаю. Только сделай это, ради меня.
Она отказывалась. Плакала. Умоляла. И наконец пообещала.
В тот вечер, когда я отправился к Лотте,
Я так и видел, как она принимает Граафа, как он приходит, а она улыбается, этой ослепительной лживой улыбкой, и коньяк уже в бокале, который она протягивает ему, — за победителя, за будущее, за еще не зачатого ребенка. Как она требует, чтобы они зачали его как можно скорее, теперь же, сегодня ночью!
Я вздрогнул, когда Диана ущипнула меня за сосок.
— Ты о чем это задумался, а?
Я подтянул одеяло.
— О той ночи. Как Грааф пришел сюда. Как он лежал с тобой вот тут, где теперь лежу я.
— Ну и что? А сам ты в ту же ночь лежал в постели с трупом.
До сих пор я избегал спрашивать об этом, но тут не утерпел:
— Вы занимались сексом?
Она тихо рассмеялась:
— Долго же ты держался, милый.
— Так да или нет?
— Скажем так: эти капли с дормикумом, которые я выдавила ему в бокал из резинового шарика, сработали быстрее, чем я думала. Когда я привела себя в порядок и пришла сюда, он уже спал, как сурок. А утром, наоборот…
— Отзываю вопрос, — поспешно сказал я.
Диана провела рукой вниз по моему животу и снова засмеялась.
— А утром он был ужасно бодрый. Но не из-за меня, а из-за телефонного звонка, который его разбудил.
— Весточка от меня.
— Да. Во всяком случае, он тут же оделся и ушел.
— Где у него был пистолет?
— В кармане куртки.
— Он проверил пистолет, прежде чем уйти?
— Я не знаю. Он так и так не заметил бы разницы, вес был примерно одинаковый. Я ведь заменила только три верхних патрона в магазине.
— Да, но холостые патроны, которые я тебе дал, были помечены красной буквой «В» на дне гильзы.
— Если он проверял, то подумал, наверное, что это значит «back». [36]
Смех наполнил спальню, смех двух человек. Я слушал его с наслаждением. Если все пойдет как надо и лакмусовые полоски не врут, скоро в этот хор добавится смех третьего человечка. И вытеснит наконец прочь иные звуки, от эха которых я все еще порой просыпаюсь по ночам. Грохот выстрелов Граафа, когда вырывается пламя из пистолетного дула и в сотую долю секунды успеваешь подумать, что Диана так и не заменила патроны, снова предав меня. А потом — эхо, звон пустых гильз, раскатившихся по паркету, они потом затеряются среди прочих гильз, использованных и новых, от боевых и от холостых патронов, гильз, валяющихся там в таком количестве, что полицейские ни за что не смогут в них разобраться, даже если вдруг поймут, что камеры наблюдения поведали им совсем другую историю.
36
Здесь: «задняя сторона» (англ.).
— Тебе было страшно? — спросила она.
— Страшно?
— Да, ты ведь никогда не рассказывал мне, что ты чувствовал. И тебя ведь нет в кадре…
— В кадре… — Я чуть отодвинулся, чтобы увидеть ее лицо. — Значит, ты зашла в Сеть и нашла эту видеозапись?
Она не ответила. И я подумал, что по-прежнему еще многого не знаю об этой женщине. Что загадок там, наверное, хватит на целую жизнь.
— Да, — сказал я. — Мне было страшно.