Охотники за сказками
Шрифт:
И радостно видеть, как общими силами, с веселыми шутками да прибаутками на месте старого ставят крестьяне еще один новый дом.
Низенький крепкий мужичок стоит на верху сруба с веревкой в руках, соколом смотрит вниз.
— Эй, вы там — чего задремали? Пошевеливайтесь!
— Зацепили, готово! — летит снизу. И, чуть качнувшись, мужичок запевает:
— Эй, ребята, встань почаще. Если надо — слона втащим.
— Взя-али! — натягивает он веревку. Ему помогают трое.
Такая же группа орудует веревкой на другом углу сруба.
— Клади на мох! — весело командует запевала. Женщины проворно и ровно настилают по срубу мох и паклю, готовя плотную и мягкую лежку для следующего бревна.
Новый дом растет на наших глазах. Парни показывают свою силу и сноровку в работе. Девушки запевают веселую песню. Все так радостно и необычно. И мне думается, что именно от этой деревни, от этой избы, которую миром ставят односельчане своему растерявшемуся от счастья бедному соседу, начинается тот счастливый край, где привольно живется сказкам.
Жизнь, до этого ограниченная для нас своей деревней и полем, встает перед глазами шире, наряднее и светлее. В новом месте все и выглядит по-новому, приобретает особую, манящую свежесть.
И скромненькая незнакомая деревушка словно прихорошилась, помолодела. Резные голубые наличники у дома с палисадником, хмель, густо опутавший и поддерживающй полусгнивший старый плетень, цветы герани в раскрытом окне, позеленевшая от плесени малюсенькая часовенка из дикого камня на выезде из деревни — все рисуется светло и приветно.
И шаткий деревянный мостик с упавшими в воду перилами, и одинокая кривая сосна на песчаном холме, и подступающая издали дубрава кажутся в такую минуту удивительными и необычными.
И встречные, которым едва успеваешь поклониться и уже снова прощаешься, кивают в ответ так радушно и приветливо, что жалко с ними расставаться, не сказав доброго слова. И все будто рады нам. И мы всем рады.
Костя Беленький достает карандаш и тетради, подаренные нам Надеждой Григорьевной специально для походных, записей. Под стук и поскрипывание колес он пытается за писать услышанные на постройке дома припевки. Но повозка подпрыгивает. Карандаш царапает и рвет бумагу.
— Не черкай, не забудем, — говорит Ленька.
Довольный разговорчивостью дяди Федора, Костя несмело заводит речь о нашей учительнице, о том, какое напутствие дала она нам в дорогу.
— Забавные вы ребятишки, как я погляжу, — смеется дядя Федор. — Куда же вам сказки? Солить, что ли, будете?
Я оглядываюсь на Костю, на Леньку. Мне совсем неизвестно, как солят сказки.
А дядя Федор уже совсем другим, серьезным голосом ведет речь:
— Интересную задачу вам учительница задала… Что же, сказки — дело хорошее. Как же вы их собирать станете?
Костя смущенно пожимает плечами, пытаясь выразить таким образом свою неопытность и беспомощность.
Кто знает как! Нам бы хоть немножко, чтобы с пустыми руками не вернуться. Вот вы одну расскажете, кто другой еще добавит — так и соберем.
Да ты, парень, хоть и тихонький, а, видать, хитренький, — с довольным изумлением качает головой лесник. — Нет, брат, с меня в таком деле взятки гладки. Я сказки только слушать умею. Вот дед Савел — тот другое дело. Тот мастер… Ты, увалень, чего подслушиваешь! — обрывает он плавную речь и хлопает коня вожжами. — До вечера проморить нас хочешь?
Дядя Федор не зря упомянул про вечер. От дубовой рощи впереди начинает веять прохладой. Солнце уже не наверху, над нами, а далеко сбоку. От нашей компании на повозке, от лошади, от высокой тонкой дуги бегут стороной длинные тени.
В дубраве звенит соловей.
Дядя Федор, засматривая в глубину рощи, ищет маленького певца.
— Последние дни тешится птаха, — сочувственно замечает он. — Недолго ему петь осталось.
Мы узнаем, что соловей будет петь для своей подруги на вечерней и утренней заре до того дня, пока не появятся на свет птенцы.
— А появились — и конец соловьиным трелям, — говорит дядя Федор. — Будет он мошек ловить, червяков для птенцов носить, гнездо охранять. И песенка у него будет короткая. Эх, детвора, детвора! Заботы-то о ней сколько! — задумчиво вздыхая, с каким-то особенным чувством тепла и ласки говорит чернобородый лесник. — А подросли, оперились — и полетели в разные стороны. У каждого своя песня, своя дорога.
И непонятно: то ли о соловьиных птенцах, то ли о своих детях или вообще о ребятах ведет речь наш новый знакомый из сказочного лесного края.
А дорога бежит да бежит — то рощей, то полянами. Вот и еще одна деревня вырастает перед нами за сосняком. За ней неподалеку, на развилке дорог, так же неожиданно появляется другая.
— Любуйтесь на Кокушкино, — останавливая Гнедка, говорит дядя Федор. — Приехали.
Выше бора
Семь домов в окружении жердяной изгороди — это и есть деревня Кокушкино. Дома ровным рядом построились один к другому, стоят к лесу задом, на красную сторону передом. Вечернее солнышко, разгоревшись на верхушках сосен, заревом пылает в окнах. Старый обомшелый колодец с высоким журавлем над срубом стоит одиноко посредине деревни.
На улице ни души не видно. Только мычит тоскливо теленок, привязанный на длинную веревку к колу на задворках.
В сравнении с Кокушкином наш Зеленый Дол — целый город. У нас есть и кооперация, и изба-читальня, и сельсовет, и пожарный сарай с такими широкими дверями, что в них на паре лошадей можно проехать. А здесь — ничего.
Зато вышки, подобной той, что стоит на песчаном бугре возле Кокушкина, мы никогда не видывали. Даже городская пожарная каланча — и та против нее малютка.
Все мы на такую махину удивляемся, а Зинцов с нее глаз не сводит.