Охотники за сокровищами
Шрифт:
Роример прошел мимо Большого пруда – даже несмотря на стоящие кругом военные грузовики, мальчишки запускали здесь свои кораблики, – пересек террасы Тюильри и, предъявив документы вооруженной охране, попал во двор Лувра. Там щерилась орудиями американская противовоздушная установка, за ней можно было видеть огражденную территорию, где американцы поначалу держали немецких пленников. Но внутри дворца по-прежнему был музей, святилище искусства. Здесь не было ни орудий, ни военных: под сводчатым стеклянным сводом Большой галереи музей оставался тих и бесшумен, как могила. Могила пустая – от сокровищ мировой культуры, на которые еще недавно приходили смотреть миллионы людей, остались только пустые стены с надписями, сделанными белым мелом, чтобы кураторы не перепутали место каждой из картин.
Нет, их не потеряли
Жожар был чиновником французского правительства и одним из самых уважаемых музейщиков Западной Европы. Ему было всего сорок девять, но из-за тщательно зачесанных назад волос и точеных черт лица он казался молодящимся прадедушкой, жизнелюбивым патриархом какого-нибудь винодельческого рода. Жожар был бюрократом, но не боялся замарать себя настоящей работой. Во время Гражданской войны в Испании он оказал неоценимую помощь в эвакуации собрания главного музея Мадрида – Прадо. В 1939 году, когда его сделали директором Национальных музеев, он немедленно начал готовить эвакуацию предметов искусства, хотя тогда мало кто мог представить, что нацисты способны напасть на такую страну, как Франция, не говоря уже о том, чтобы завоевать ее. Под его неусыпным надзором тысячи мировых шедевров были инвентаризированы, сложены в ящики, запакованы и отправлены в хранилища. Он вывез даже Нику Самофракийскую, гигантских размеров греческую статую, венчавшую центральную лестницу Лувра, использовав для этого сложную систему блоков и наклонный деревянный механизм. Трехметровая мраморная статуя богини с распростертыми крыльями (голова и руки были утрачены много веков назад) казалась цельной, на деле же она была собрана из тысячи осколков мрамора. «Жожар, наверное, боялся дышать, – подумал Роример, – когда гигантская статуя съезжала вниз по лестнице, а за спиной ее слегка дрожали огромные крылья. Разбейся она на куски, ему пришлось бы отвечать». Но Жожара трудности не пугали. Подобно Роримеру, он верил, что лучше взвалить на себя бремя ответственности, чем плыть по течению, ничего не предпринимая.
Роример остановился, обернулся и окинул взглядом величественную опустевшую картинную галерею Лувра. Сколько произведений искусства пропало? Сколько до сих пор находятся в опасности? Он подошел к неглубокому алькову, обрамленному двумя колоннами, – его внимание привлекли два слова на стене. Надпись «La Joconde» как будто парила на стене в пустом обрамлении. Джоконда – так французы называют «Мону Лизу». В основном картины музея перевозились партиями, зачастую по разбитым бомбами дорогам, но не «Мона Лиза». Самую знаменитую в мире картину погрузили на носилки «скорой помощи» и под покровом ночи отнесли в грузовик. Рядом с ней посадили смотрителя. Кузов грузовика был герметично запечатан, чтобы уберечь картину от перепадов температуры. Когда «Мона Лиза» прибыла в хранилище, с ней все было в порядке, зато смотритель от нехватки воздуха едва не потерял сознание.
Были и другие подобные истории. Знаменитая картина Теодора Жерико «Плот “Медузы”» была настолько большой, что в Версале запуталась в троллейбусных проводах. Но в следующем городе с низко висящими линиями электропередачи перед машиной уже шел работник телефонной линии и приподнимал все провода при помощи длинного шеста, обмотанного изолентой. Только представьте: медленно ползущий грузовик, перед ним – человек с палкой, кругом – спешащие в эвакуацию французы, с удивлением глядящие на лица изображенных Жерико пассажиров и моряков с фрегата, погибающих на тонущем плоту… С одной стороны, забавно, а с другой – это все было не развлечение на потеху зевакам, а спасение шедевров. И благодаря заботе Жожара им не было причинено почти никакого ущерба.
Но даже Жожар не мог предвидеть немецкого блицкрига и унизительного разгрома французской армии. Он прятал произведения искусства в замки и хранилища, чтобы уберечь их от военных повреждений, прежде всего от воздушных бомбардировок. В замке Сурш под Ле-Маном кураторы даже выложили на лужайке большими белыми буквами «Музей “Лувр”», чтобы летающие над их головами истребители знали, что внутри содержатся шедевры мирового искусства, и не бомбили их. Но французская армия таяла на глазах, и Жожар велел перевозить коллекцию Лувра дальше на запад и на юг. Немцы обнаружили его в хранилище в замке Шамбор, где он руководил эвакуацией. «Вы первый крупный французский чиновник, – сказали они ему, – которого мы встретили на своем посту».
От бомбежек и обстрелов, слава богу, ничего не пострадало, но против нацистских оккупантов защищаться было труднее. Им было известно практически каждое произведение искусства, составляющее культурное наследие Франции, и они немедленно постарались захватить их все. Париж был оккупирован 14 июня 1940 года. 30 июня Гитлер издал приказ взять под охрану предметы искусства из национального собрания, а также из частных, в особенности еврейских, коллекций. Картины, скульптуры и исторические документы стали заложниками в военных переговорах. Франция подписала только перемирие, но Гитлер планировал заключить официальное мирное соглашение, чтобы «легально» присвоить культурные сокровища страны, – точно так же, как Наполеон за 150 лет до этого использовал односторонние договоры, чтобы завладеть шедеврами Пруссии. Тогда считалось, и только с малой долей преувеличения, что без трофеев наполеоновских кампаний Лувр был бы бледной тенью того, чем он в итоге стал.
Влиятельный в Париже немецкий дипломат Отто Абетц ринулся в бой, объявив, что нацистское оккупационное правительство предоставит «охрану» всем сокровищам культуры. Спустя три дня после приказа Гитлера Абетц конфисковал имущество пятнадцати крупнейших парижских торговцев произведениями искусства, большая часть которых были евреями. Не прошло и нескольких недель, как немецкое посольство было переполнено «охраняемыми» произведениями искусства. И тут, рассказывал Жожар Роримеру во время одной из частых бесед, на сцене появился настоящий герой-спаситель – чиновник по вопросам искусства граф Франц фон Вольф-Меттерних.
– Немец? – ошеломленно переспросил Роример.
Жожар кивнул, в его глазах промелькнула озорная искорка.
– Не просто немец, – сказал он, – нацист.
В мае 1940 года графа Вольфа-Меттерниха назначили главой немецкой Службы охраны культурных ценностей. Эта служба была создана во время Первой мировой войны как отряд защиты памятников в составе немецкой армии – единственный предшественник союзнической ПИИА. Но в 1940 году служба вошла в состав нацистского оккупационного правительства, действуя в основном на завоеванных территориях Бельгии и Франции. Во главе ее поставили графа Вольфа-Меттерниха, специалиста по архитектуре Ренессанса (изучавшего в основном Рейнскую область северо-западной Германии, где он родился и вырос) и профессора Боннского университета.
Вольфа-Меттерниха выбрали потому, что он был уважаемым ученым и его авторитет придал бы веса Службе охраны культурных ценностей. Он не был активным членом НСДАП, но на подобные посты нацисты предпочитали назначать квалифицированных профессионалов, а не политических соратников. Не последнюю роль сыграло и то, что граф происходил из знатного немецкого рода, получившего свой титул несколько столетий назад, еще при Прусской империи.
Вольфу-Меттерниху не дали четких указаний, но он и без того отлично представлял себе, чем именно должно заниматься его ведомство. «Во всех случаях, – писал он, – решающими для нас были соответствующие пункты Гаагской конвенции». Иными словами, его определение культурной ответственности было гораздо ближе к общепризнанным мировым взглядам, чем к нацистской версии. «Защита культурных ценностей, – писал Вольф-Меттерних, – составляет неоспоримый долг каждой европейской нации во время войны. Я не могу представить себе лучшего способа послужить своей стране, чем взять на себя ответственность за соблюдение этого принципа».
– Граф Меттерних осмелился пойти против Отто Абетца, – рассказывал Роримеру Жожар. – Не спрашивая его разрешения, он обратился к военным властям. В то время шла настоящая битва за то, кто будет контролировать Францию: военные или оккупационное правительство. Через пару дней военные запретили посольству конфисковывать культурные ценности. По моему предложению, озвученному Вольфом-Меттернихом, большая часть их была передана в Лувр. Когда их доставили, многие уже были упакованы для отправки в Германию.