Охранитель
Шрифт:
Себя я отношу именно к последним.
Все 1990-е я был оппозиционером. Человек, исповедующий правые государственнические взгляды, тогда мог быть только оппозиционером. Режим соревновательной олигархии, объявленный «демократией», либерализм и западничество, насаждавшиеся в качестве идейного мейнстрима, цинично выдававшаяся за «свободу слова» медиакратия, сами личности Ельцина, Гайдара, Чубайса и прочих вызывали отвращение, переходящее в ненависть.
Разумеется, я, как и подавляющее большинство россиян, одобрял многие начинания Путина в 2000–2001 годах, в частности централизацию власти. Но считал его не более чем продолжателем Ельцина, который в целом ограничится косметическими мерами. Однако в дальнейшем становилось все очевиднее, что в путинизме продолжаются в основном только позитивные
К концу первого путинского срока я уже не мог назвать себя оппозиционером. Хотя и лоялистом, а тем более «путинцем» тоже не мог. Событием, заставившим меня, что называется, окончательно определиться, стала «оранжевая революция» на Украине в 2004 году. А если точнее, то восторженная реакция всевозможных «любителей демократии», которые спят и видят, как бы реставрировать порядки 1990-х, или просто жаждут «движухи». Понятно, что воспроизвести «оранжад» в России невозможно, однако от соответствующих попыток (и их деструктивных последствий) мы, увы, не застрахованы. Есть и интересанты-спонсоры, и потенциальные исполнители… Можно как угодно относиться к Путину и путинизму, но даже обсуждение в положительном или нейтральном ключе каких-либо «революционных» проектов и сценариев есть зло в чистом виде. Ведь в конечном счете они нацелены на максимальное ослабление и даже частичную десуверенизацию России.
Обо всем этом я написал в статье «Антиреволюционер», опубликованной в январе 2005 года, и развивавших ее тезисы статьях и колонках, выходивших в течение всего года (они сложились в книгу, выпущенную издательством «Европа» в декабре).
Любой охранитель в наши дни — непременно антиреволюционер, а любой антиреволюционер — охранитель. Вначале я хотел назвать сборник наиболее важных статей 2006–2007 годов просто «Антиреволюционер-2». Но в итоге выбрал то название, которое теперь стоит на обложке. Тем более, что в последнее время я несколько расширил «фокус» и писал не только о «революции» и «революционерах».
Я благодарю издательство «Европа», «Русский журнал» (www.russ.ru), «Взгляд» (www.vz.ru) и «Известия», а также лично Глеба Павловского, Владимира Мамонтова, Константина Рыкова, Алексея Чадаева, Никиту Гараджу, Сергея Чугаева и Алексея Гореславского за предоставляемую мне возможность публиковать свои тексты.
Также я благодарю своих друзей и коллег Олега Матвейчева, Вадима Балытникова, Дмитрия Гусева, Артема Качура, Глеба Кузнецова, Алексея Никольского, Василия Кашина и Михаила Тульского за активную помощь и поддержку.
Отдельное спасибо моей жене Елене, которой теперь часто доводится быть первым читателем и редактором всего, что я пишу.
Глава I
ТЕОРИЯ
Суверенитет как претензия
Вокруг понятия «суверенитет» в последнее время сломано немало копий. Очевидно, что многих споров удалось бы избежать, если бы классическое определение суверенитета было подвергнуто конструктивной ревизии.
На наших юридических факультетах учат понимать суверенитет как верховенство, независимость и самостоятельность государственной власти на территории государства, независимость в международном общении, обеспечение целостности и неприкосновенности территории. Но, увы, практически не учат критически разбирать классические определения и творчески их переосмысливать. В итоге часто приходится сталкиваться с откровенной схоластикой
Согласно современным представлениям, государство есть политическая организация, предполагающая наличие трех элементов: обособленной территории, населения, проживающего на этой территории и образующего нацию, и публичной власти, которая распространяется на эту территорию и которой подчиняется это население (нация), то есть государственной власти. Государство либо учреждено его населением — нацией, либо переформатировано им через своих представителей по итогам революции, освободительной войны, реформ и т. п. Именно нация является носителем суверенитета и источником власти. Именно нация непосредственно выступает правителем-сувереном (на выборах, референдумах и т. п.), и властный аппарат в принципе подчинен и подотчетен ей. Но при этом нация в целом и каждый конкретный ее представитель в отдельности одновременно ограничены своим подчинением государственной власти (иначе какая это власть?). Получается, что она — самоограниченный суверен.
Куда логичнее, на мой взгляд, исходить из того, что объективная необходимость во власти уже есть ее источник, что носителем суверенитета выступает государство в целом, и что реализует суверенитет властный аппарат, должный выражать и защищать интересы нации и в целом быть зависимым от нее.
Однако не все так просто. Ведь в любом государстве устанавливается правопорядок, регламентирующий в том числе осуществление власти, а значит, ограничивающий суверена вне зависимости от того, кого им считать и кто им действительно является — монарх ли, нация, государство в целом. Кроме того, неизбежное вступление в международное общение — заключение договоров, участие в деятельности международных организаций, автоматически влечет ограничение суверенитета обязательствами перед другими суверенами, которые, в свою очередь, тоже ограничивают свои суверенитеты.
Многие теоретики государства считают, что самостоятельное ограничение суверенитета не влияет на само его наличие, что, самоограничивая свой суверенитет внутри себя или вовне, государство его не утрачивает и т. д. Проблема в том, что «подчиненный суверен» есть абсурд. «Ограниченный суверенитет», «самоограниченный суверенитет» — никакой не суверенитет. Это хорошо понимал Жак Маритен, выдающийся критик понятия суверенитета, писавший о трех его значениях:
1) государство обладает абсолютной независимостью по отношению к другим государствам, никакой «международный закон» не может быть воспринят непротиворечивым образом;
2) государство принимает не подлежащие обжалованию решения, обладая «абсолютно высшей властью» («И эта абсолютная власть суверенного государства (…) над народом тем более неоспорима, что государство принимают за (…) персонификацию самого народа»);
3) государство реализует власть неподотчетно.
Важно также помнить, что сама идея суверенитета была разработана в конце XVI века во Франции посредством обобщения опыта противостояния королей римским папам и подчинения феодалов королевской власти в XIII–XVI веках. Нужно также учитывать, что к тому времени как раз потерпели окончательное поражение универсалистские проекты папства и Священной Римской империи.
Система внешних суверенитетов непосредственно отсчитывает свою историю с Вестфальских договоров 1648 года, поставивших точку в Тридцатилетней войне и фактически демонтировавших империю.
Идея суверенитета, таким образом, противоположна идеям империи и надгосударственных объединений, более того, она изначально плохо совместима с международным правом, которое, как уже сказано, всегда ограничивает суверенитет.
Однако чем больше возрастала потребность в межгосударственной кооперации, чем больше росла роль договоров, конвенций, пактов и международных объединений, организаций, тем меньше возможностей для реализации суверенитета оставалось у государств.
Никто не отменял и того факта, что сильные всегда стремятся подчинять себе слабых, решать за их счет свои проблемы и самоутверждаться. Но даже сильные государства, способные вмешиваться в дела других, — державы — не могут считаться суверенными, поскольку выступают активными субъектами международного права и связаны им.