Охранники и авантюристы. Секретные сотрудники и провокаторы
Шрифт:
Еще задолго до выпуска прокламации ко мне из Кракова прибыл в Ченстохов инструктор боевой организации Юзеф Рыба, кл. «Бонифаций». Он говорил о том, что его послал Станислав-Марцин с предложением принять участие в одной крупной операции. Я очень удивился этому и заявил в ответ, что ввиду решения центра партии относительно меня, обращение ко мне Станислава для меня очень странно, и я скорее вижу в этом злое намерение, чтобы таким путем заманить {426} меня в удобно скрытое место для убийства. Если бы это было и не так, то я дальше поставщиком денег Пилсудскому не буду. Бонифаций на это ответил, что он в этом не разбирается, что это может быть даже и так, как сказал я, и с тем он уехал.
Интеллигенция, работавшая в это время по районам в партии ПСП рев. фракции, продолжала распускать обо мне разную злостную клевету, о чем было мною уже указано выше. Ввиду этого революционный дух стал у меня падать и в то же время порождается злоба и желание мести центру партии ПСП рев. фракции и всем остальным ее работникам, кто только занимался обо мне клеветой.
В это время приехал ко мне из-за границы инструктор боевой организации Бертольд Брайтенбах, кл. «Витольд», предупредить меня. Просила предостеречь меня также сестра инструктора боевой организации Александра Очковского - Мария Очковская в Кракове, которая узнала от своего брата и других боевиков, что центром партии решено меня убить и что с этой целью в Ченстоховский и Домбровский районы высланы боевики. То же утверждали и партийцы в Домбровском бассейне, что с этой целью ведется разведка, где я проживаю, к кому
Смерть Брайтенбаха, одного из наиболее близких мне товарищей по боевой организации, ужасно на меня подействовала, тем более что он приехал из-за границы с целью предостеречь меня от грозящей опасности. Это еще более убило во мне энергию и революционный дух и озлобило против центра партии настолько, что я уже не скрывал этого в письме на имя Марии Очковской в Кракове.
Вскоре после смерти Бертольда Брайтенбаха я написал письмо приставу Татарову, которое послал ему через Марию Пецух, и просил передать начальнику варшавской охраны. В {428} письме этом я написал о партии и о подготовке центра нападения на казначейство в Киевской губ. Однако, места нападения я не указывал, так как и сам не знал его. Сообщая это, я хотел лишь отомстить центру партии и его сторонникам, кои распускали обо мне разную клевету и подстрекали против меня. Мысль о встрече с кем-либо из охраны казалась мне страшной. Я вспоминал о всех террористических актах, выполненных мною, о которых жандармерия имела в руках неопровержимые факты о моем в них участии. Я никогда не поверил бы, что мне все это могут простить. Кроме этого я знал и то, что у меня будут спрашивать обо всем известном мне по партии, и будут требовать выдачи им рабочих, принадлежащих к партии, а этого сделать я не хотел. В конце концов решил по поднятому мною вопросу с охраной покончить, т. е. отказаться от дальнейших попыток к сближению с охраной и уехать совсем за границу. Так как денег у меня на выезд было мало, я пошел в деревню к своему старшему брату Яну. Брат был очень религиозным и презирал социализм. Против меня был озлоблен. Он удивился моей просьбе и сказал, как же это так у вас в партии нет денег. На это я ответил, что иногда все бывает и случается. Это было незадолго до моего ареста. Брат не отказал мне и дал пятьдесят рублей. Я поблагодарил его, распрощался и ушел обратно в Ченстохов.
Под впечатлением постановления центра партии убить меня и всего того, что произошло на этой почве вокруг меня и чего я из-за всего этого сам коснулся, во мне исчез весь революционный дух, исчезла с ним и энергия, и я стал никто. Чтобы уехать за границу, я из Ченстохова направился в Домбровский бассейн и там с контрабандистами должен был пробраться через границу в Австрию. Придя в колонию Феликс, а также в деревню Поромбка, которые были вблизи границы, я узнал, что из-за происшествия с убийством Бертольда Брайтенбаха и ранения им солдата, переход границы очень затруднителен. Узнав все это, я решил вернуться в Ченстохов и пройти границу около Герб. По Варшавско-Венской ж. д. я доехал до ст. Порай, т. е. не доезжая до Ченстохова одиннадцати верст. Оттуда направился в город пешком, так как не хотел прибыть в Ченстохов на станцию, где {429} могли бы меня узнать и арестовать. Со ст. Порай я пошел в обход через деревню Миров. Там меня остановил стражник ченстоховской конной полиции с браунингом в руке и спросил меня, кто я и откуда иду. Я ответил ему, что иду из деревни на вечернюю смену. Не дав дотронуться мне руками до кармана, он с браунингом в правой руке левой обыскал меня и отобрал у меня браунинг и записки. Стражник доставил меня арестованным к начальнику ченстоховской земской полиции Лебедеву. Стражнику, арестовавшему меня, я назвался другой фамилией. Когда мы пришли в канцелярию начальника полиции, дежурный, вахмистр полиции Бондаренко, который ранее был акцизным чиновником и знал меня с малых лет, а также и другой вахмистр полиции Жуликов, знавший меня с детства, сразу же выяснили мою фамилию и сразу же по телефону передали начальнику Лебедеву, что я арестован. Тот немедленно прибежал со словами: «Наконец, мы тебя словили. Долго, брат, за тобой гонялись. Да все боялись тебя, а теперь поговорим с тобою». Дальше он заявил, что я уже не в партии, так как у них имеется партийная газета «Работник», в которой напечатано, что инструктор боевой организации по кличке «Эмиль» за свои анархические убеждения исключен из партии. Дальше он сказал, что теперь меня самого хотят убить, причем, к моему удивлению, произнес: «За что вы убиваете этих городовых - баранов, которые служат ради куска хлеба, вот кого бы убивали - нас. Мы знаем, что делаем, а что городовых, вы убьете одного, а у меня уже сорок прошений лежит с просьбой на службу». После этого он велел двум стражникам встать при мне с винтовками, а сам передал по телефону начальнику жандармского управления, начальнику уезда, тов. прокурора и следователю о моем аресте. Это было уже вечером.
Скоро прибыли также пристав Денисов и Татаров, причем Денисов предложил мне говорить всю правду. Прибыли также товарищ прокурора и жандармский подполковник Есипов. Ввиду позднего времени тов. прокурора не стал меня допрашивать, а жандармский начальник велел перевести меня в тюрьму и там лишь в присутствии жандармского конвоя стал меня допрашивать о партийной работе и организа-{430}ции. Я не отрицал своей принадлежности к партии, так как у них имелись обо мне факты; но я сказал, что в боевой организации я работал лишь в техническом ее отделе, т. е. по перевозке и сохранению оружия и т. п., и в террористических актах я участия не принимал. В ответ он произнес: «Что вы ерундите, у нас есть целая куча сведений об этом; по показаниям инструктора боевой организации Тарантовича, „Альбина“, вы были его помощником; вы же убили жандармского вахмистра Крыкливого, были инструктором боевой организации. У меня имеется статья о вас в партийной газете „Работник“. Я вас давно бы арестовал, только мы все думали, что вы сами к нам придете». Затем он меня спросил - знаю ли я Мильчарского и его жену. На это я ответил, что нет. Тогда он засмеялся и сказал мне: «Вы даже спали с Мильчарской на одной кровати, а не только просто знаете их». Продолжая допрашивать, сказал, что «мы знаем каждый ваш шаг, как вы жили за границей, где и что делали».
На этом допрос закончился, и он ушел отправить телеграммы с уведомлением о моем аресте начальнику губ. жандармского управления в Петрокове, прокурору Петроковского окружного суда и начальнику Варшавского охранного отделения. Из канцелярии меня перевели в камеру. При открытых дверях камеры поставили двух городовых с винтовками. Вскоре прибежал в тюрьму ко мне начальник земской полиции Лебедев; оглядывая меня, приказал городовым зорко следить за каждым моим движением, а если попытаюсь что-либо сделать - стрелять. В это время снова пришел ко мне жандармский начальник. Это было уже поздно ночью. Удалив начальника земской полиции, стал в канцелярии допрашивать меня об участии в террористических актах и предложил выдать ему ченстоховских боевиков. В некоторых террористических актах, которые можно было доказать, я стал ему сознаваться. Что же касается участия в них других боевиков, то говорил лишь о тех, которые куда-либо выехали или же которых нет в живых. Я сказал, что большинство их знаю только по кличкам, а что касается 1909 и 1910 годов, то в Ченстохове совершали террористические акты преимущественно приезжие боевики из-за границы, а местные боевики {431} бежали за границу. Затем привели в тюрьму арестованных Мильчарского Павла и его жену, Марию Пецух, которая передавала мои письма приставу Татарову, и ее сестру, Владиславу Климчак. Их мне предъявили, но я ответил, что знаю их, но к партии они не принадлежали. Это заявление пока не помогло, и их оставили в тюрьме.
Утром из Петрокова прибыли на допрос прокурор Петроковского окружного суда и следователь по важнейшим делам Коломацкий. Как мне помнится, участковый следователь 3-го участка г. Ченстохова вызывал экстренно повесткой в качестве свидетелей по моему делу о нападении на акцизных сборщиков и убийстве таковых в Ракове. За мною в тюрьму пришли три жандарма, которые и перевели меня на допрос в уездное управление начальника. На улице от самой тюрьмы до уездного управления стояла цепь из солдат, полиции и жандармов. В уездном управлении я застал начальника уезда князя Авалова, жандармского начальника подполковника Есипова, прокурора окружного суда, следователя по важнейшим делам Коломацкого, участкового следователя и товарища прокурора, а равно вызванных свидетелей из Ракова: приказчика казенной винной лавки Каминского со старшей дочерью и ксендза. Свидетели по делу о нападении на винную лавку и нападении на акцизных сборщиков и убийстве таковых рассказали о моей деятельности. Каминский с дочерью сказали, что я нападал на лавку с другими два раза и третий раз Каминский меня видел, как я с браунингом в руке быстро бежал от места нападения и убийства сборщиков. Ксендз, который был очевидцем из окна своей квартиры нападения и убийства сборщиков, заявил, что я немного похож на одного из нападавших, но утверждать под присягой он не может, что это именно я. Допрашивающим я заявил, что в нападении на винную лавку я принимал участие, но в нападении на акцизных сборщиков и их убийстве участия не принимал, а был около места нападения лишь случайно. Это меня заставило бежать, как видел Каминский. Подписав протокол допроса, следователь дал мне подписать постановление на содержание под стражей. Прокурор окружного суда и товарищ прокурора заявили мне, что по это-{432}му делу я буду передан Варшавскому военно-окружному суду и препровожден в десятый павильон Варшавской цитадели. Я знал, что для военного суда этих фактов достаточно, чтобы меня повесить.
Дальше начался допрос следователем Коломацким, товарищем прокурора и жандармским начальником по другим террористическим актам. Жандармский начальник Есипов стал внушать мне, чтобы я раскрыл все известное мне о партии. Тогда можно рассчитывать на замену варшавским генерал-губернатором смертного приговора военного суда на небольшой срок каторги. На допросах я указывал и других лиц партии, но по боевой организации лишь немногие могли быть арестованы, а большинство - одних уже не было в живых, другие уехали за границу или же были мне известны лишь под кличками. За время моей работы в партии я действительно никогда не интересовался фамилией партийного человека и знал фамилии, поскольку это требовалось, как необходимость. Меня, как боевика, знала огромная масса рабочих фабрик и заводов. В Ченстохове редко на какой улице кто-нибудь не знал меня, я же, зная очень многих партийных людей, избегал знакомства с ними, так как они не имели со мной общей боевой работы в партии. Очень многие из других политических партий знали меня, но я никогда не стремился к сближению и тем самым не интересовался их фамилиями. Теперь, когда я был арестован и началась выдача членов партии, это оказалось большим счастьем, так как возможно, что иначе я выдал бы больше людей, чем сделал. Ничуть не преувеличивая, говорю истинную правду, что рабочие фабрик и заводов очень любили меня, и многие старались быть со мною знакомыми ближе, но я этого избегал, тем более в видах конспирации по инструкции боевой организации. В конце концов это послужило к лучшему.
На второй день моего ареста в Ченстохове, во время допросов меня прокурором, следователем и жандармским начальником, людей, которых можно было арестовать, было указано мною немного, и допросы производились исключительно по обвинению меня самого. Как-то вечером кончился допрос, и я услыхал разговор жандармского начальника, что {433} Сукенника партийные хотят отбить у конвоя, который будет провожать меня по городу на вокзал. Ночью пришла из Варшавы телеграмма, чтобы меня немедленно доставили в Варшаву, и ночью под сильным конвоем меня увели на вокзал. По улицам на вокзал, по которым меня проводили, сплошь стояли солдаты и полиция, а мне наложили наручники. Вместе с конвоем на вокзал пришли жандармский начальник и начальник земской полиции. Я видел также помощника пристава Арбузова, на которого я сам организовал покушение и принимал в нем участие. В поезде мы сели в пассажирский вагон, с двумя жандармами рядом и по сторонам. В вагоне еще было двенадцать городовых с вахмистром полиции. Утром поезд прибыл в Варшаву. Меня с вокзала под тем же конвоем на извозчике доставили прямо в Охранное отделение. После принятия меня от конвоя дежурным по охране в дежурную комнату пришел помощник начальника охраны Сизых. Взяв меня с собою в кабинет, он выразил сожаление, что я сам не явился и что теперь дело находится в скверном положении.
Я попросил купить мне чего-нибудь поесть, сказав, что мои деньги сданы дежурному, на что он ответил согласием, прибавив, что расходы на содержание меня оплатит Охранное отделение. Через некоторое время в кабинет вошел жандармский полковник. Это был начальник Охранного отделения, Глобачев. Он посоветовал мне на допросах говорить всю правду, тогда для меня все будет сделано. После этого в Охранное отделение прибыл помощник варшавского генерал-губернатора, генерал-лейтенант Утгоф. Последний заявил, что он все устроит для меня у генерал-губернатора Скалона, чтобы смертный приговор военного суда заменили мне небольшим сроком каторги. После этого начал допрос подполковник Сизых, который спрашивал меня по делам, происходившим за последнее время. Он сказал, что, по его сведениям, партийные, боясь арестов по моим указаниям, уже бегут в Краков. Тогда же я узнал, что тем человеком, который приезжал в Ченстохов к приставу Татарову и который хотел видеться со мною, а равно и адрес по телефону, который мне был указан Татаровым в письме, был ротмистр жан-{434}дармского Охранного отделения Анненков. Последний сейчас же уехал в Ченстохов и Домбровский бассейн произвести следствие по моим указаниям.