Охваченные членством
Шрифт:
Пионеры Петя и Вася бодро закончили школу, дружно поступили в военное училище. На третьем курсе оба одновременно женились, и через год Муму стал дедом. Родился Герасим-два! И тут все совпало — дед Герасим Петрович, сын — пионер Петя, стало быть, и внук -— Герасим Петрович. Потом близнецы загремели в Афганистан, и старший лейтенант Петя пал смертью храбрых, выполняя интернациональный долг в составе ограниченного контингента советских войск. Пионер Вася вернулся майором. Жена ему успела навесить рога, и он развелся. Потом женился еще
К смерти Пети постепенно притерпелись. Растили Герасима... И вдруг у себя в кабинете, уронив на стол чубатую голову, внезапно умер Муму. Сейчас-то понятно: Господь призвал его вовремя — по неизреченному милосердию своему — и не видел Муму ужаса перестройки, когда разломали все, что он строил, и даже завод в конце концов остановился.
Люську, разумеется, на похороны не пустили. С новым начальником она не сработалась.
— Я как патрон! — смеясь, говорила Люська. — Стреляю один раз.
И выяснилось, что после смерти Муму у нее ничего не осталось, кроме фотографий. Она где-то работала, вышла на пенсию, где-то подрабатывала.
Все как бы затихло и кончилось...
И вот спустя много лет я пришел к уже совсем постаревшей Люське в годовщину смерти Муму и вдруг столкнулся с ним лицом к лицу. Двадцатилетний Муму встретил меня на пороге ее коммуналки.
— Ты кто? — опешил я, чувствуя, что теряю ощущение реальности.
— Герасим, — пророкотал голосом Муму парень и, обернувшись, крикнул в комнату: — Мама, к тебе пришли!
— Это Герасим —- сын Петра, — объяснила Люська, наливая мне чаю. — Он теперь у меня живет. У него сложности с отчимом. Вот он ко мне и переехал.
— Он тебя мамой зовет?
— Как хочет, так и зовет, — сказала Люська, но все еще прекрасные глаза ее повлажнели.
Скоро пришел и бывший пионер Вася с дочкой.
— Люся! — сказала строгая девочка, протягивая мне ладошку дощечкой.
Я встретился глазами с уже седеющим сыном Муму, он подмигнул мне и сказал совсем как отец:
— И только так! И никак иначе!
Господи! Всеблагой и Правый! Чудны дела Твои и неисповедимы помыслы Твои, но всякое даяние Твое — истина и благо.
«ОХВАЧЕННЫЕ ЧЛЕНСТВОМ...»
Писатели
Два мира — две системы
Это сегодня к бородатым людям с лампасами на шароварах народ попривык, правда, «ан масс» в то, что это действительно казаки, не верит. И правильно делаёт. Меня недавно корреспондент спрашивает: «Вот вы, можно сказать, зачинатель возрождения казачества, как вы относитесь к нынешнему этапу этого движения? »
— Нынешний этап этого движения, непонятно в какую сторону, напоминает мне игру негров в «индейцев» на территории Гренландии. И казакам, если они не внуки Щукаря, наблюдать эту всероссийскую, а местами
Не о том мечталось в девяностом году на первом казачьем круге в Москве... Не о том!..
А в 1966-м или 68-м и вообще не мечталось. Но мы были! И составляли род некоей внутренней эмиграции. То есть земляки держались друг за друга! Помогали своим... Со страхом отыскивали родственников... Тонкой струйкой шли вести из зарубежья, и неусыпные наши бабушки, вымаливая нас из сатанинской жизни, шептали украдкой: «Запомни, сынушка, ты казак станицы такой-то, Всевеликого войска Донского. Запомни навсегда и никому не говори». В семидесятые мы уже не только помнили, но и шептали: «Мы — казаки! Казаки от казаков ведутся!»
— А вот ученые так не считают!
— Да наплевать мне на то, как они считают! Они до того горазды при каждой новой власти новый счет начинать, что уж и со счета сбиться немудрено...
В 1967 году отважился я на демонстрации в День Победы проехаться по городу Колпино в казачьей справе и на коне. Тут же меня опознали скуластые, горбоносые и раскосые блондины, с пристрастием выспросили о родословной, признали своим, расцеловали и пригласили праздновать Троицу в донском казачьем землячестве.
Располагалось оно в общежитии на Петроградской стороне и объединяло несколько студенческих семей, живших по старинным заветам круговой казачьей общины. Без всякой вывески-декоративности, без лампасов-прибамбасов, шашек и фуражек, наглядно подтверждая уверенность в том, что мы — народ со своим характером, мировоззрением и укладом. Жили все по-студенчески очень бедно, но дружно, весело. Вместе подрабатывали по ночам грузчиками на станции; многие были женаты, помогали друг другу в учебе, делились и рублем, и куском, греясь друг от друга душой в этом чужом жестоком городе, четко проводя границу: «Мы... и все остальные».
Повадился я в общаге гостевать. И меня там полюбили, и я всех, родненьких моих, полюбил. И сейчас сорок лет спустя скажу — вот там жили казаки!
Коренные! И по плоти, и по духу! Половина из тех студентов сейчас доктора наук... Один академик... Никто не пропал! Все в люди вышли.
Разумеется, я рассказал своим родственникам о казачьей общине. На Пасху, а она в тот год совпала с Первомаем, ко мне из Москвы приехал троюродный брат Андрей, тоже, как и я в ту пору, студент. И привез свои шаровары с лампасами, фуражку и сапоги. Мы решили пойти на вечеринку в справе! Через весь город! В открытую!