Окаянное время. Россия в XVII—XVIII веках
Шрифт:
В Москве несколько лет жил датский принц Вальдемар, за которого царь Михаил собирался выдать свою дочь Ирину. Свадьба откладывалась по причине нежелания принца перейти в православие. Но народная молва упорно приписывала Михаилу намерение не только женить королевича на Ирине, но и сделать его своим наследником, якобы уверившись в незаконном происхождении Алексея. Именно поэтому, как считали, царь так упорно настаивал на перекрещивании Вальдемара вопреки первоначальному уговору не принуждать его к перемене веры.
Подобные утверждения не были лишены определенных оснований. Во-первых, не могло не казаться странным настойчивое желание царя Михаила Федоровича
С практической точки зрения в этих предположениях и слухах не было ничего невероятного. Все помнили события недавнего времени, когда страна, после пресечения законной династии, готова была просить на царство иноземного принца — королевича Владислава. Ему уже приносили клятву верности от имени «всей земли» знатнейшие бояре, в том числе и сам Филарет, отец нынешнего царя. Единственным препятствием тогда, как и сейчас, было вероисповедание претендента на русский престол.
Насколько упорны были толки и как серьезно тревожили они правительство, показывает тот факт, что разбирательство этого дела велось и спустя несколько лет после воцарения Алексея и выдворения принца Вальдемара из России. Интересны показания князя Семена Шаховского, принимавшего активное участие во всем, что было связано с переговорами Вальдемара и царя Михаила. На допросе Шаховской показал, что Михаил Федорович действительно прочил королевича в свои наследники. Причиной такого намерения князь Семен указал сомнение Михаила в законности происхождения царевича Алексея {16} .
В январе 1649 года шведский резидент Поммеринг сообщал в своем донесении королеве Христине: «Князь Шаховской чуть было не потерял свою голову за то, что он, как говорят, сказал… что его царское величество — незаконнорожденный» {17} .
Невозможно определить, насколько бродившие тогда слухи о незаконности Алексея Михайловича были оправданны, и вряд ли это имеет важное значение. Гораздо важнее то, что они показывают отношение народа к собственному правительству. Царей новой династии не уважали и не любили.
Вступление на престол Алексея сопровождалось не только сплетнями, но и мрачными предсказаниями. Из уст в уста передавали, будто новый царь любит иностранные обычаи, ласкает иноземцев и хочет дать им в России во всем волю и власть. Убежденно толковали, что скоро порушено будет древнее благочестие и православная вера {18} . Вспоминали удивительное пророчество патриарха иерусалимского Феофана, приезжавшего в Москву в начале правления Михаила Федоровича, еще до рождения царевича Алексея. Патриарх будто бы сказал тогда: «Во истину глаголю вам, отцы и братие, ныне убо яко солнце сияет, тако в московском государстве един православный и благочестивый царь… А когда будет у вас в России царь с первыя литеры (буквы), при том переменятся законы церковные и обычаи христианские, и будет гонение велие и мучительство на церковь Христову».
Не успел юный царь принять государственные дела, доставшиеся от умершего отца, как в суздальских лесах известный благочестивой жизнью отшельник Михаил уже говорил о нем своим ученикам и окрестным жителям: «То несть царь, братие, но рожок антихристов!..»
Эти слухи и опасения кажутся, на первый взгляд, тем более странными, что новый царь представлял собой настоящий образец благочестия, и те, кто лично видел и знал Алексея, свидетельствовали о его безукоризненном, с точки зрения соблюдения церковных правил, образе жизни.
В момент смерти Михаила, наступившей 12 июля 1645 года, новому царю было пятнадцать лет. Он получил традиционное для русского царевича воспитание. Значит, был обучен грамоте по Псалтирю, превосходно знал Священное Писание и каноны вселенского православия, поскольку русский царь воспитывался как защитник веры, а также историю своего государства и окрестных земель. Вот почти и все, чему учили будущего правителя. Античная философия, разнообразные художества и светские навыки, принятые при европейских дворах, например, танцы и тому подобное, считались душепогибельными искусствами и не допускались во дворец. Вредным для нравственности и практически не нужным царевичу полагали и обучение иностранным языкам.
И все-таки обучение Алексея отличалось от принятого в прежнее время несколькими существенными чертами. Его воспитатель — «дядька», боярин Борис Иванович Морозов, нарушил старые запреты и нашел необходимым более близко познакомить своего воспитанника с чужеземной культурой и обычаями. С его подачи Алексей получил более подробные представления о европейской истории, часто лично встречался с иноземцами, получал переводы некоторых европейских книг. Кроме того, не вполне понятно, чем руководствовался боярин, сам человек старой московской закваски и консерватор, приучая юного Алексея и его друзей носить иногда иноземную одежду.
Но в остальном воспитание царевича было совершенно традиционным, и упомянутые особенности, казалось, не оказывали сколько-нибудь заметного влияния на него самого и на уклад жизни дворца. Царское жилище представляло собой все тот же монастырь в миру, строгости устава которого удивлялись иноземцы.
Примером христианского благочестия стала и свадьба Алексея Михайловича, случившаяся на третий год его царствования, в 1648 году. В отличие от торжеств такого рода, происходивших раньше и обставленных множеством скоромных подробностей и обычаев, идущих из древней, часто даже языческой старины, бракосочетание юного царя напоминало многочасовую церковную службу. После продолжительного молебна в церкви молодые сидели за свадебным столом, за которым звучали духовные песнопения и нравоучительные наставления, так что казалось, что гости присутствуют на царском отречении от мира, а не на празднике продолжения царского корня в мире.
Сразу после свадьбы молодые уехали в продолжительное паломничество по монастырям. А спустя несколько месяцев в Москве началось самое крупное восстание со времен Смуты, едва не уничтожившее династию.
1 июня, когда царь Алексей возвращался в столицу из очередного богомолья, его поезд был встречен разъяренной толпой, требовавшей расправы над неправыми судьями, мздоимцами и боярами. С ненавистью выкрикивали имена Плещеева — главы Земского приказа, окольничьего Траханиотова, думного дьяка Назария Чистого и громче других — ближайшего к царю человека, его «дядьку» боярина Бориса Ивановича Морозова, фактического правителя государства. Стража разогнала недовольных, и царь смог проехать во дворец.