Окаянное время. Россия в XVII—XVIII веках
Шрифт:
Никон настаивал на начале строительства обширного каменного храма, мечтая сделать скромный монастырь центром дикого края, а Елеазар считал это искушением, боялся известности, которая может помешать духовному сосредоточению, хотел оставить все как есть. Произошел конфликт, и обиженный Никон ушел из обители прочь.
Не боясь плохой погоды, он уговорил какого-то рыбака переправить его с острова, где располагался Анзерский скит, на материк. Они отправились в путь, несмотря на начинавшийся шторм. Эта поездка едва не стала последней для Никона — волны разбили лодку, и люди спаслись чудом. Дав обет построить на месте своего спасения обитель, впоследствии выполненный, Никон, в то время просто бесприютный монах, отправился подыскивать себе крышу над головой.
Странствия привели его в расположенный на берегу Белого моря небольшой Кожозерский монастырь. Здесь он прожил несколько лет бесконфликтно, занимаясь укрощением плоти. Он носил, не снимая ни днем ни ночью, тяжелые вериги, соответствующие его атлетическому сложению, ежедневно клал огромное число земных поклонов и налагал на себя множество других серьезных испытаний.
Он имел такой авторитет среди братии, что монахи выбрали Никона своим настоятелем. Вскоре, по делам своей новой обители, Никон опять приехал в Москву и уже не вернулся обратно к холодным берегам Белого моря. Новый царь, шестнадцатилетний Алексей, очарованный мужеством и властным обаянием, исходящим от Кожозерского игумена, оставил его при себе.
Почти сразу, в 1646 году, Никон делается архимандритом одного из самых значительных московских монастырей — Ново-Спасского, родовой обители Романовых. А спустя три года происходит совершенно невозможное и небывалое раньше — недавний монах безвестного беломорского скита получает сан Новгородского митрополита и возглавляет древнейшую, обширную и первостепенную по своему значению епархию.
Назначение Никона Новгородским митрополитом произошло благодаря желанию покровительствовавшего ему молодого царя. Но немалую роль в таком стремительном карьерном взлете имели и приобретенные им знакомства в Москве.
При дворе Никон, как новый государев «собинный друг», близко сходится с греческими иерархами, приезжавшими в русскую столицу за «милостыней». Московское правительство постоянно принимало у себя многочисленных выходцев с православного Востока — с Балкан, из Антиохии, Александрии, Палестины и проч. Материальная помощь нуждавшимся собратьям по православной вере была одной из плановых статей расхода государственного бюджета, и достаточно значительных. Каждый из заезжих митрополитов или патриархов получал нередко по несколько тысяч рублей [6] .
6
Для сравнения можно сказать, что годовое жалованье московского стрельца, например, равнялось всего нескольким рублям.
При начале придворной карьеры Никона, в бытность его еще Новоспасским архимандритом, в Москве гостил иерусалимский патриарх Паисий. Он близко сошелся с новым царским любимцем и, когда пришло время, замолвил и свое слово за назначение Никона на новгородскую митрополию. Но важнее всякой протекции было то интеллектуальное и эмоциональное воздействие, которое оказал Паисий на своего приятеля. Об этом влиянии писал С. А. Зеньковский, отмечая, что Никон был буквально очарован беседами с греком [7] .
7
«Нетрудно себе представить то впечатление, которое произвел на Никона этот ловкий и блестящий патриарх-левантиец, умевший развернуть перед своими московскими слушателями проблемы и перспективы дерзкой, но грандиозной идеи всеправославной империи. Новый мир цивилизации Востока, мир политических интриг и политической борьбы, мир… не изолированный, как Москва, а связанный со всей средиземноморской цивилизацией… раскрывался Никону в рассказах Паисия». — Зеньковский С.А. Русское старообрядчество. М, 2009. С. 147.
Никон обладал огромным темпераментом, был сильным и властным, легко увлекающимся человеком и в достижении цели не считающимся ни с какими трудностями, ни с чьим авторитетом. Достаточно вспомнить его слова, сказанные в пылу спора с Иваном Нероновым, попытавшимся найти себе защиту в имени и мнении царя. Патриарх во всеуслышание заявил тогда, что он «плюет и сморкает» на то, что думает царь.
Но при таких личных качествах Никон был почти необразован, едва умел читать и писать, а его жизненный опыт, кроме короткого служения священником и пребывания в Москве, ограничивался стенами глухих северных скитов, откуда судьба неожиданно забросила его в архимандриты столичного монастыря и за царский обеденный стол, где сделала собеседником вселенских патриархов.
Между тем положение дел в греческой церкви и на православном Востоке вообще было тяжелым. Проблемы создавало не столько турецкое правительство, достаточно лояльно относившееся к своим христианским подданным, сколько отсутствие твердой позиции в среде высшей иерархии. Вся она была пронизана интригами и корыстолюбием.
Политика мусульман по отношению к иноверцам заключалась в предоставлении им большой степени самостоятельности. Немусульманское население султаната объединялось в несколько автономных административных образований, именовавшихся «миллетами». Православные жители Османской империи входили в «руммиллети», т.е. византийский миллет.
Внутренняя жизнь христианских общин, при условии признания ими верховной власти султана и уплаты подушной подати в казну, была достаточно свободной и приближалась к форме существования независимого «церковно-конфессионального государства», обладавшего полным суверенитетом {29} .
Весьма значительной была роль главы такого миллета, миллет-баши — как правило, представителя духовной иерархии. Пост миллет-баши в «рум-миллети» занимал константинопольский патриарх. Он распоряжался казной общины, контролировал сбор налогов, имел право судить и заключать виновных в тюрьму, а также множество других полномочий, гарантируемых и охраняемых законами Османской империи.
Греческие патриархи не умели пользоваться предоставленной им свободой и властью бескорыстно и во благо своих единоверцев. Положение духовного лидера сулило множество материальных преимуществ, и потому борьба за место патриарха была часто непримиримой и жестокой. Московский монах Арсений Суханов, на личном опыте познакомившись с обычаями «цареградской» иерархии, прямо упрекал греков: «Патриархов своих давите сами, а иных в воду сажаете, и ныне в Константинополе четыре патриарха…»
Сам константинопольский патриарх Парфений писал царю Алексею Михайловичу о происходящем в греческом православии: «В нынешнее время учинилась великая смута и колебание, частые перемены патриархам и иное многое зло, а отписать Вам о том… невозможно. Если бы я написал, то святое Ваше царствие слушать того бы не изволило».
Борьбой за власть среди православных иерархов Османской империи спешили воспользоваться европейские политики, агенты разных королевских дворов и правительств в Стамбуле. Кончилось тем, что представители протестантских стран поддерживали своего кандидата на вселенский патриарший престол, а католики — другого. Так, «протестантский» патриарх Кирилл Лукарис семь раз за свою карьеру (1612—1638) терял и вновь обретал престол, а его основной конкурент «католик» Контарис — три раза. Чуть более чем за полвека (с 1595 по 1657 год) на патриаршем престоле «рум-миллети» чаще сорока раз сменились хозяева {30} .