Окаянное время. Россия в XVII—XVIII веках
Шрифт:
Перемена церковного чина, правка богослужебных книг, проклятия в адрес двоеперстия произошли так резко и неожиданно, что и впрямь могли казаться наваждением. Однако новые, не менее удивительные события, продолжали изумлять москвичей. В июле 1658 года, просидев на патриаршем престоле всего шесть лет, Никон объявил о сложении с себя достоинства главы русской церкви. После литургии в Успенском соборе он демонстративно, на глазах потрясенных прихожан, снял с себя дорогие архиерейские одеяния и надел черную монашескую мантию, купленную заранее на торгу по его приказу. «Ленив я был учить вас… От сего времени не буду вам патриархом», — заявил Никон и хотел идти прочь. Его задержали посланные от царя, требуя прекратить недостойный спектакль. Он лишь
Уход Никона был следствием серьезных разногласий с царем и охлаждения их прежней дружбы. В то время, пока православные жители Московского государства пытались осознать произведенные церковные новшества, между патриархом и царем возник спор ни много ни мало о приоритете светской или духовной власти.
Соборное Уложение 1649 года значительно ограничивало возможности епископата и монастырей в распоряжении принадлежащим им имуществом, в первую очередь — населенными имениями. Речь еще не шла о лишении церкви земельной собственности. Но созданное государственное ведомство, Монастырский приказ, должно было отныне управлять церковными вотчинами. Кроме того, царь присваивал себе полномочия по утверждению кандидатов на различные церковные звания и должности — игуменов, архимандритов, епископов и попов.
Подобные перемены говорили о возросшей роли государственной власти, стремящейся вмешиваться и иметь решающий голос во всех областях внутренней жизни страны, даже тех, которые традиционно сохраняли определенную автономность.
Никон категорически возражал против вмешательства государства в дела церкви и ограничения самостоятельности иереев, бывших ранее полновластными распорядителями в своих епархиях. Несмотря на расположенность к Никону, в этом вопросе царь Алексей оставался непреклонен, хотя сделал множество исключений лично для своего друга. Патриаршии земельные владения значительно увеличились благодаря царским пожалованиям и включали в себя целые уезды и города. Суд и управление внутри этих территорий по-прежнему находились в ведении патриарха.
Но Никон не был удовлетворен этими уступками и развернул настоящую войну за отмену стеснявших церковную иерархию статей Уложения. В пылу борьбы он стал настаивать на изначальном превосходстве духовной власти патриарха над царской.
В исторической литературе обыкновенно придается достаточно большое значение этому противостоянию и его известному исходу в пользу царя, как едва ли не судьбоносному для будущих взаимоотношений церкви и государства в России. Но во властных претензиях Никона, как и в его «книжной справе», нельзя не видеть решающего значения элемента случайности, эмоционального увлечения, а не твердой продуманной позиции. Утверждая, что «священство царства преболе есть», патриарх не имел для защиты своих взглядов ни практических возможностей, ни опоры в истории русской церкви, ни удовлетворительной школьной подготовки.
Желание стать «папой» московского, а потом и вселенского православия — было не чем иным, как бредовой мечтой, не имело ничего общего с реальностью. Царь, в свое время предоставивший Никону немало полномочий в решении непосредственно государственных дел, серьезно забеспокоился. Но и его реакция была затемнена личным отношением, не имела за собой продуманного плана или конкретной политической цели. Безусловно, при царе Алексее начинает совершаться переход к новым формам взаимоотношения церкви и государства, так же как меняются взаимоотношения власти и всего русского общества. Но перемены в большинстве случаев еще не обусловлены сознательным стремлением к ним, зависят от индивидуальных особенностей и склада характера своих авторов. При этом инициаторы перемен совершенно не умеют предвидеть последствий своих действий.
Отношения царя и патриарха были в первую очередь конфликтом двух людей, двух честолюбий, а не противостоянием «церкви» и «государства». Алексей Михайлович стал тяготиться властным другом, которого принял «отца в место» в пору ранней юности, и искал способов
Падение Никона вдохновило противников его «новин» на попытки уговорить царя вернуться к дореформенному церковному чину. Алексея Михайловича засыпали грамотами и челобитными, в которых подробно анализировали содержание «исправлений» книг и обрядов, явные погрешности и нелепости, допущенные никоновскими справщиками, указывали на древность и непорочность древнего устава русской церкви и умоляли отменить реформу. В народе роптали против новых обрядов, боясь греха, люди не желали ходить на службы по новому уставу. Опустели церкви. Встретив царский возок, известный и почитаемый на Москве юродивый бежал рядом, крича: «Добро бы, самодержавный, на древлее благочестие вступити!»
В собственном доме царь Алексей был вынужден терпеть противников своей церковной политики. Помимо многих знатных бояр, старшая сестра Алексея Михайловича, Ирина, была сторонницей старого церковного устава. Протопоп Аввакум чтил царевну и ее усилия по защите древлеправославия, писал к ней: «Ты у нас по царе над царством со игуменом Христом игумения». При ней жили братья Аввакума, который сам находился в ссылке в это время. А другая царская сестра, Татьяна Михайловна, не скрывала своего преклонения перед Никоном, осуждая брата за его действия против патриарха.
Но царь и не думал об отмене церковной реформы. Наоборот, он стремился утвердить произведенные преобразования, сделать их необратимыми. Кроме того, он хотел окончательно избавиться от Никона.
Остыв после своего театрального оставления Москвы, наскучив сидением в любимом Ново-Иерусалимском монастыре, бывший патриарх решил вернуть себе власть над церковью. В каноническом смысле он и продолжал оставаться ее главой. Давая согласие на выборы нового патриарха в первые дни после ухода, теперь Никон передумал. В нем ожила надежда на возрождение дружбы с царем. Он тосковал по прежней жизни, по неограниченной власти. В противоречивой душе этого гиганта, носившего в свое время железные вериги в несколько пудов, никогда не умирала страсть к житейским удовольствиям. В 1659 году он пишет Алексею Михайловичу: «Бе иногда во всяком богатстве и единотрапезен бе с тобою. Не стыжуся о сих похвалитися. Питан яко телец толстыми многими пищами по обычаю вашему государеву, его же аз много насладив, вскоре не могу забыти…» {39}
Попечение о мирском никогда не оставляло Никона. В пору величия он выступал как рачительный хозяин своих вотчин и монастырей, всячески заботился о приращении «именьица», был при этом крайне жесток с подчиненными людьми, и его немилостивой расправы боялись сильнее царского суда. Даже оказавшись в ссылке в Кирилло-Белозерском монастыре, он требовал от монахов для себя хорошего содержания и обильного стола, постоянно жаловался на них в письмах к царю, пьянствовал с посетителями, приходившими к нему, в том числе с женщинами. Как отличается он от своего непримиримого противника Аввакума, презиравшего любые соблазны и стойко переносившего долголетнее заключение в земляной тюрьме в Заполярье, а драгоценные чернила тратившего на поучения духовным детям, а не на кляузы! Вспоминая евангельскую притчу о нищем Лазаре и жадном богаче, попавшем в ад, Аввакум так комментирует ее: «Каков сам был милостив?! — грозно спрашивает он жадного грешника. — Вот твоему празднеству отдание! Любил вино и мед пить, и жареные лебеди, и гуси, и рафленые куры: вот тебе в то место в жару в горло, губитель души своей окаянной… За что Христа не слушал, нищих не миловал? Плюнул бы ему в рожу ту и брюхо то толстое пнул бы ногою» {40} !