Окаянный талант
Шрифт:
Художник лишь спросил Беляя, как называется деревня, в которой он так недолго пожил; удивительно, но эта мысль пришла ему в голову только сейчас. Олегу вообще казалось, что крохотная деревушка – скорее, выселки – среди лесов и болот вряд ли имеет название.
– А как же, было название. Тока оно уже никому не нужно, – уклончиво ответил Беляй.
– И все-таки? – не отставал Олег.
Беляй недовольно пожевал губами, все своим видом давая понять, что вопрос ему не понравился (с чего бы?), но в конечном итоге ответил:
– Зеньки.
И они снова умолкли.
«Зеньки [25] ,
Чем ближе двуколка подъезжала к станции, тем сильнее ощущалась отчужденность между Олегом и Беляем. Художнику вдруг показалось, что рядом с ним сидит совершенно незнакомый, чужой ему человек. И не только незнакомый, но и опасный. От Беляя исходили мощные флюиды темной энергии, которая буквально подавляла Олега, вызывая в его душе мрачные предчувствия и навевая дурные мысли.
25
Зеньки – происходит от старославянского слова «зень» – земля; землица.
Доброе благодушное выражение на лице Беляя сменилось жесткой непроницаемостью, а сам он как будто вырос, стал шире в плечах и плотнее. Даже голос у старика изменился – стал более хриплым и грубым.
Олег едва дождался, пока двуколка приблизится к зданию станции. Он соскочил с нее едва не на ходу, быстро подхватил свои вещи и сказал:
– Ну… в общем, бывайте. Всех вам благ.
– Прощевай, паря, – сухо ответил Беляй; но затем, словно спохватившись, немного оттаял и продолжил: – Можа, я на поезд тя посажу? Одному, поди, скушно будет ждать.
Перрон и впрямь был пустынен.
– Нет, нет, спасибо. Поезжайте. По-моему, Желтопузу здесь не очень нравится. Надо пожалеть животину.
Одр и впрямь вел себя беспокойно – прядал ушами, фыркал, диковато косил глазом, бил передним копытом и все силился повернуть обратно, но поросшие рыжим волосом худые руки Беляя вожжи держали крепко.
– Это да… – утвердительно кивнул Беляй и, прикрикнув на Желтопуза «Не балуй!», уехал, даже не оглянувшись.
Неприятно уязвленный безразличием старика к своей персоне, Олег повесил на плечо этюдник и направил стопы к единственной на весь перрон скамейке. Уже на подходе к ней он вдруг резко обернулся, словно его кто-то окликнул.
И застыл, открыв от изумления рот – ни Беляя, ни Желтопуза с двуколкой на дороге не оказалось!
«Не может быть…» – пробормотал художник, пораженный до глубины души. До того места, где дорога уходила в лес, было добрых полкилометра. Старый Желтопуз никак не мог преодолеть это расстояние за столь короткий промежуток времени.
Впрочем, и молодому жеребцу это было бы не под силу.
Немного подумав, Олег решил, что старик свернул на какую-то ближнюю дорогу, скрытую в зарослях. И облегченно вздохнул. Действительно, не мог же испариться экипаж с конем и извозчиком…
Пока он глазел на дорогу, откуда-то появилась уже знакомая тетка, которую Беляй звал Танюхой, со все той же изрядно поистертой метлой в руках. Даже не посмотрев на Олега, она принялась шоркать своим «инструментом» по и так чистому перрону – наверное, чтобы хоть чем-то занять себя от скуки.
– Здравствуйте! – сказал Олег, поставив свои вещи возле скамейки.
– Здра… – начала тетка, поднимая голову.
И запнулась, не договорив приветствие до конца, будто кто-то невидимый вставил ей кляп в горло. Она так и застыла с широко открытым ртом и глазами, как у рака.
– Что с вами?! – обеспокоился художник.
– Э-э… Это вы?!
– А кто же еще? Конечно, я.
Ответ был совершенно глупым, но у Олега просто не нашлось других слов.
– Ху-у-х… – Тетка перевела дух. – Испужали вы меня…
– С какой стати? – Олег широко улыбнулся. – Я вроде на Квазимодо не похож. Пардон – на урода, – спохватился он, подумав, что тетка вряд ли знакома с литературной классикой.
Тетка зарделась, смутилась и опустила глаза на свою метлу. В этот момент Олег вдруг понял, что не такая уж она и тетка. Если эту Танюху накрасить, сделать ей прическу, да принарядить, да поставить на высокие каблуки, то с нею запросто, с большим удовольствием, можно показаться на людях. И даже сходить в приличный кабак.
Ей было от силы лет сорок, может, немного больше, но мешковатая железнодорожная форма и фуражка делали «тетку» гораздо старше. От пышногрудой фигуры Танюхи веяло первобытной женской силой, а ее широкие бедра и на удивление тонкая талия, которую скрывал безобразно пошитый форменный жакет, могли служить образцом материнской красоты.
«Надо же, – подумал Олег. – Уникум… Натура для скульптора. Теперь таких женщин днем с огнем не сыщешь. Вот только в глубинке и остались. От них вся Россия произошла, лишь эти широкие бедра могут рожать на свет богатырей. Не то, что нынешние девицы: ноги-палки, начинающиеся от плеч, грудь – два прыщика, которые легко прижечь зеленкой, а бедер вообще нет. Детей вытаскивают через живот. Деградация человечества налицо. Беда…»
– Нет, на урода вы точно не похожи, – подтвердила Танюха, бросив на Олега исподлобья пытливый взгляд, в котором уже начали проскакивать смешливые искорки. – Скорее, на холостяка.
– Даже так? – удивился Олег. – А как вы определили, что я холостой?
– Чего проще… – снисходительно ответила Танюха. – Вона у вас куртка зашита, наверное, где-то зацепились за сук или за гвоздь. Так это явно не женская работа. Такими стежками женщины не шьют.
Олег рассмеялся.
– Вам бы в разведку, – сказал он весело. – У вас глаз-алмаз.
– На глаза не жалуюсь.
– А на что вы жалуетесь?
– Вот так все возьми и выложи вам… – Танюха бросила взгляд на большие электрические часы, висевшие над входом в помещение станции. – Электричка придет через семь минут, – сказала она озабоченно.
Похоже, Танюха не захотела отвечать на вопрос Олега. Но художник, соскучившийся по женскому обществу, не отставал:
– Вы что, всегда тут одна?
– Нет. У меня есть сменщики, путевой обходчик, путевые рабочие, начальник станции… Я всего лишь дежурная.