Океан Бурь. Книга вторая
Шрифт:
— Извиняюсь. Морская болезнь приключается с человеком, находящимся внутри корабля при наличии шторма, — разъяснил старшина. — Конечно, извините, товарищ, не знаю вашего звания…
Курортник что-то шепнул старшине, тот взял под козырек, подтянулся, но почему-то улыбнулся при этом, хотя тут же почтительно прикрыл рот ладонью.
Такое поведение Семена Терентьевича насторожило Ваську. Что-то тут затевается непонятное, и не удрать ли, пока они окончательно не сговорились.
— Теперь я вас признал, — объявил старшина. — Вы Петушков.
— Совершенно
— Это смотря по тому, какой у нас с вами произойдет разговор и в каком направлении.
— Разговор будет об этом мальчике. Как я понял, вы его подобрали случайно. И куда-то ведете, а он не хочет. Вот именно такого рыжего, лет десяти, мы и разыскиваем…
— У нас ничего случайного не происходит. Все предусмотрено и запланировано. А такие вот мальчики… — Старшина обернулся к Ваське, вернее, к тому месту, где только что сидел Васька.
Там уже никого не было.
— Вот, сами видите, какой это мальчик, — нахмурился старшина. — Ищи его теперь…
— Я же вам сказал: этот мальчик всего добьется. И я вас прошу — как только найдете, сообщите мне. Мы такого как раз ищем для фильма. Очень вас прошу, старшина.
ИЩЕМ РЫЖЕГО МАЛЬЧИКА!
Погони не было. Васька с разбега свалился под кусты и начал соображать, что теперь делать. Было жарко, и хотелось есть. Он тут же под кустом снял пальто и ушанку, которые так нелепо выглядели, — сияет солнце, кругом чудесные растут пальмы, расцветают невиданной красоты цветы, а он в зимнем пальто.
В рубашке и сатиновых шароварах жить стало намного легче, но зато так захотелось есть, что даже страх пропал.
Шумело и билось море о каменный парапет. Раскачивались и трепетали на теплом ветру кинжальные пальмовые листья. Солнечные пятна нежно позолотили песок на дорожках, где бегали и заливисто посвистывали блестящие черные птицы. Им хорошо посвистывать — они сытые. Склюнул червячка — и свисти себе сколько хочешь.
Человек Васька был терпеливый и осмотрительный, торопиться без толку не любил. Лежал под кустом и выглядывал, какие тут ходят люди, и чем занимаются, и какой от них может быть вред. Людей пока что немного, и все они ничего не делали, а просто прогуливались по дорожкам или сидели на решетчатых садовых диванах. Лица у всех какие-то задумчивые, глаза ленивые, прищуренные, как у сытых кошек, которым почесывают за ушами.
От таких сытых и задумчивых вреда не бывает. Такие все добрые.
Отметив это, Васька все же вытащил свои деньги из подкладки пальто и, пересчитав их, стал думать, куда бы надежнее спрятать. Ничего надежнее ботинок не придумал. Разделив деньги пополам, засунул под стельки. Немножко оставил на расходы. Покончив с этим, он снова вспомнил про еду, потому что неизвестно откуда налетел такой запах, что Васька не вытерпел и выглянул. Нестерпимо сладко пахло печеным тестом. Потянул носом, зажмурив глаза. Запах шел откуда-то из глубины парка. Глотая голодную слюну, Васька понадежнее запрятал пальто и шапку и вылез на свет.
На него никто не обратил внимания. Следуя точно по запаху, чтобы не сбиться с курса, Васька очень скоро отыскал небольшой нарядный павильончик и при нем такую же небольшую веранду. Веранду украшало составленное из разноцветных букв непонятное слово: «Чебуреки». Что это такое — Васька не знал, но догадался, судя по запаху, что вещь это очень хорошая. Чебуреки.
В этот ранний час на веранде находился только один посетитель — небольшой человек в старой соломенной шляпе. Он сидел одиноко за пустым столиком и печально разглядывал Ваську. Из окна павильона выглянуло круглое румяное лицо в белом колпаке.
— Тебе чего, мальчик?
— Этих, чебурашек…
— Сам ты Чебурашка. Садись за столик.
Васька сел. Человечек сейчас же повернулся к нему. В его печальных глазах засветилось любопытство, будто ему очень интересно посмотреть, как Васька станет есть.
Из павильончика вышла дородная женщина и поставила перед Васькой тарелку, в которой плавали в масле такие треугольные не то пирожки, не то пельмени. Разбираться было некогда, Васька как припал к тарелке, так и не поднял головы, пока все не съел.
— Вот молотит! — проговорил человечек с такой грустью, словно он ожидал, что Васька хоть сколько-нибудь оставит и на его долю.
У Васьки дрогнуло сердце: ему никогда ничего не было, жалко, и он подумал, что, наверное, человечек этот голоден и у него нет денег.
— Дядя, — проговорил, — вы, давайте, дядя, придвигайтесь. Я угощаю. Чего там…
Человечек печально захихикал:
— Да что ты! Мне ничего этого нельзя. Язва во мне сидит. Мне и запах-то этот во вред. Вот как. Я, мой милый, теперь только запахами и питаюсь… Спасибо тебе за угощение…
Он снова захихикал, а дородная чебуречница, убирая со стола, сказала:
— Придется с вас деньги брать за чебуречный дух. Оба мы с вами одним запахом сыты. Я на эти чебуреки и смотреть-то устала, не то что есть…
— Сколько за свою жизнь я у вас этих чебуреков поел — подумать страшно. Как из Москвы приеду, так сразу к вам. А теперь…
Желая отвлечь печального человечка от его печальных мыслей, чебуречница спросила:
— А теперь вы в какой картине приехали сниматься?
Васька уже расплатился и, прихватив про запас кулек с чебуреками, направился было к выходу, но остановился. Человечек-то, оказывается, не просто так. Он, оказывается, в кино снимается!