Океан чарующих надежд
Шрифт:
– Что ж, пускай так и будет. И что дальше?
– Я надеюсь, что здесь Вы сможете получить ответы на свои вопросы. Преодолев столь долгий путь, Вы должны наконец-то выполнить свое обещания. И тогда, быть может, Вы дадите ответ на мой вопрос.
– Какой вопрос? – я был слегка удивлен.
– Почему Вы здесь.
Мальчик улыбался.
– Внутри, - он указал рукой на вход в пантеон, - вы найдет все, что для этого нужно.
– А разве ты не пойдешь со мной?
– Для меня вход в это место закрыт. Я всего лишь проводник. Ответы Вам предстоит найти самому. Я же буду ждать Вас с той стороны.
Не смотря на усталость, я наконец-то смог взять себя в руки.
– Ну что ж, чему быть, того не
Его уверенный голос и последние слова подействовали на меня отрезвляюще. Поток беспокойных мыслей немного утих, и я вернулся к прежнему состоянию. Оглядевшись в последний раз, и бросив ухмыляющийся взгляд своему спутнику, больше чтоб ободрить самого себя, я осторожно поднялся по разрушенным ступеням портика, прошел сквозь колоннаду и оказался перед бронзовой дверью, охраняющей вход во внутренние помещения пантеона. К моему удивлению, она легко поддалась, и, глубоко вдохнув, я переступил порог. Тусклый дневной свет, проникая через широкое отверстие в куполе, едва разгонял царивший здесь полумрак. Я оказался в круглой зале, настолько широкой, что с моего места с трудом удавалось разглядеть противоположную сторону. Ротонда поражала не только своими размерами, но и внутренним убранством. Глубокие полукруглые и прямоугольные ниши в стенах, визуально увеличивая пространство, добавляли таинственности, скрывшись в тени, а мраморные колонны по периметру уводили взгляд ввысь, к куполу с кессонами. Многочисленные фрески на стенах едва выделялись на фоне царившего здесь архитектурного великолепия, и, все же, им удавалось добавить красочности облику храма. Но, самое удивительное поджидало в центре зала – порфировые плиты пола здесь постепенно превращались в гранитные ступени, ровными рядами уходящие под землю, образуя полукруг амфитеатра. Древний языческий храм своими формами как-бы плавно перетекал в небольшой подземный греческий театр, выстроенный в самом центре круглой залы. Внутреннее убранство Пантеона поразительным образом с ним гармонировало, из-за чего создавалось впечатление целостности такой архитектурной композиции. В самом низу, на орхестре, была воздвигнута прямоугольная сцена, сейчас пустующая.
Пораженный таким необычным соседством, я не мог пошевелиться. Царившая здесь атмосфера спокойного величия пленила меня, и на короткое время отогнала все прочие мысли и чувства – я лишь молча восхищался грациозностью и великолепием этого строения. И все же, спрятанный в центре зала театр манил меня. Сделав несколько шагов, я подошел к краю порфировой кладки. И только тогда смог заметить, что в амфитеатре сидели люди – почти все сектора были полностью заполнены зрителями. Одновременно с этим открытием, до моих ушей донесся тихий гомон сотен голосов, нестройно обсуждающих что-то между собой. Я как будто очутился на волшебном представлении, и зрители, пришедшие сюда оценить масштаб готовящейся комедии, с нетерпением ожидали её начала.
Моего появления никто не заметил. Поглощенные собственными заботами, люди беззаботно беседовали, смеялись, разглядывали убранство залы и пустующую сцену, будто им удалось найти на ней что-то, скрытое от глаз.
Я никак не мог предположить, что столкнусь здесь с чем-то подобным, отчего вновь застыл в изумлении. Но, изумлен я был вовсе не масштабом открывшейся картины. Каждый раз, когда я наводил на кого-то взгляд, черты его лица расплывались, будто отражение на воде, потревоженное рябью. Видимо, для меня все присутствующие здесь люди оставались лишь декорацией к представлению, и ничем большим. Масштабность такой иллюзии меня и поразила. Это значило, что разгадка, которую я пытаюсь отыскать, может быть спрятана где-то поблизости.
Медленно спускаясь по проходу между секторами и разглядывая присутствующих, я ни за что не мог зацепиться взглядом – все казалось пресным и незначительным. Костюмы и платья зрителей выглядели странно и безвкусно, часто повторяясь, отчего я чувствовал себя попавшим в массовку какого-то дешевого кабаре. Отыскав свободное место недалеко от сцены, я решил дождаться начала спектакля.
Разглядывая свое окружение, мне все больше казалось, что происходящее выглядит на удивление неправдоподобно – и массовка безликих зрителей, дожидающихся начала неизвестного представления, и греческий театр, разделивший ложе с античным храмом, и невероятная, поначалу, встреча со своим детским Я. Но обдумать этого я не успел – свет резко погас и зала погрузилась в кромешную тьму. Вместе с тем сразу же прекратился и гомон – в воздухе повисло нетерпение.
Сидеть молча в непроглядной темноте, в окружении сотен незнакомых людей, лишенных лиц, было не очень приятно. По коже то и дело пробегали мурашки, и в сердце понемногу вкрадывалось беспокойство. Но сделать что-либо я не успел. Луч света, пробив себе путь откуда-то сверху, из-под купола, выхватил из темноты часть сцены. И спектакль начался.
8
Неестественно мягкий свет невидимого прожектора создавал притягательно нежную атмосферу, будто смотришь не спектакль, а чье-то детское воспоминание.
В дальнем углу сцены стоял старый деревянный стул, со слегка выгнутой спинкой, на котором сидела молодая женщина. Её лицо скрывали густые каштановые волосы, свободно ниспадающие на плечи. С противоположной стороны стояла маленькая кроватка, в которой лежал ребенок, укутанный в теплое одеяло. Только глаза его, восхищенно взирающие на мир, были видны с такого расстояния. В своих руках женщина держала тоненькую книжку, больше похожую на брошюру, и тихо читала ребенку. Эта трогательная сцена материнской заботы продолжалась всего несколько секунд, но смогла до глубины души поразить меня. Я чувствовал неописуемое родство с тем ребенком.
В какой-то момент женщина оторвала свой взгляд от книги, и подняла голову. Луч света выхватил её радостную улыбку и блеск, наполненных добротой, глаз. Её взгляд был устремлен на ребенка, и я отчетливо прочитал в них слово: «люблю».
– Теперь ты счастлив? – одновременно с этим услышал я ласковый женский голос.
На этих словах прожектор потух, и мать с ребенком исчезли в воцарившейся на сцене темноте. Все действо заняло не больше минуты, и завершилось так же стремительно, как и началось. Я не смог разглядеть лица женщины, как бы усердно не всматривался. Только её карие глаза, с глубоко затаенной радостью, отпечатались в сознании.
Прежде, чем я смог обдумать смысл произошедшего, прожектор вновь ярко вспыхнул, переместив луч света чуть правее. Теперь на сцене стоял круглый обеденный стол. Не по размеру большая цветастая скатерть падала на сцену, рассыпаясь волнами складок. Из-под неё торчали две детские ножки, не слаженно болтаясь вверх-вниз в лихорадочном ритме. Все остальное тело пряталось за скатертью. Время от времени оттуда доносились восхищенные возгласы и вздохи. Я не видел лица ребенка, но чувствовал воцарившуюся атмосферу безоблачного веселья и детской радости. Мягкий свет прожектора лишь усиливал это ощущение.
Сцена длилась почти целую минуту, прежде чем в световой круг прожектора вошла женщина с каштановыми волосами, ранее читавшая ребенку, и, притворно сердитым голос, спросила:
– Ты уже помыл руки? Пора обедать.
Слегка наклонившись, она приподняла край скатерти. Под столом, на животе, лежал мальчик лет семи. Держа в зубах маленький фонарик, он читал какую-то толстую энциклопедию. При появлении женщины, он резко захохотал и постарался выскочить из-под стола, но, женщина успела схватить его за ногу, и, подтащив к себе, начала щекотать. Заливистый смех ребенка периодически прерывался едва слышными словами: