Океан. Выпуск двенадцатый
Шрифт:
Все, о чем я вам рассказываю сейчас, в тихой мирной домашней обстановке, там, у себя на мостике, я передумал в течение одной-двух секунд. Все это пронеслось в моем мозгу мгновенно. Я и до сих пор понять не могу, по воле каких именно законов высшей нервной деятельности человеческое сознание в критические минуты способно работать так быстро и так четко.
…И все-таки я решил на время покинуть «Северный ветер»! Грудь в крестах или голова в кустах, как говорят в подобных случаях солдаты. Я дал семафор Варгаеву следовать самым полным ходом генеральным курсом на противолодочном зигзаге, а сам повернул назад. Сразу мы стали сбрасывать глубинки. Белые султаны вырастали за кормой. Тут же я дал приказ пушкарям бить из орудий приблизительно
В это время я услышал приближающийся гул самолетов. С острова к нам навстречу летели два самолета МБР. Мы звали их тогда запросто «амбары». Крейсерская скорость у «амбаров» была маленькая. Летают себе потихоньку да и высматривают: нет ли чего подозрительного?
Еще не подойдя к месту гибели тральщика, я приказал, чтобы все мои люди с крюками, с концами были у бортов. Шлюпки висели почти у самой воды. Но спускать на воду их не пришлось. Не замедляя хода, идя галсами, мы подошли к месту взрыва. Мои хлопцы с ходу стали выхватывать из воды окоченевших моряков. Делали это так: с обоих бортов по два наших моряка держали за ноги третьего, а тот, вывалившись за борт, подхватывал появляющихся то здесь, то там тонущих моряков.
Увидел я с мостика на обломке разбитой шлюпки мокрого Галышева. Он тоже заметил меня и посмотрел на меня так, что сколько жить буду — не забуду его взгляда! Было в нем и недоверие, будто мираж ему почудился перед смертью. Было и чувство благодарности за то, что мы вернулись. Было — а может быть, это мне всего-навсего лишь померещилось — одно коротенькое слово: «прости»…
Я повернул к нему. Боцман Васька Кононов схватил Галышева, вытянул его из воды. Да перестарался — вывихнул ему предплечье. Ну, тут мои орлы сразу поднесли Галышеву эмалированную кружку спирта. Он выпил его еле-еле, из последних сил, а уж после этого его поволокли ко мне в каюту.
Мы спасли тридцать восемь человек. Еще двоих вытащили, но они скончались на глазах у нас. Когда на волнах не оставалось ничего больше, кроме обломков тральщика да оглушенных белопузых рыбин, один из подлетевших самолетов снизился до самого мостика. Летчик знаками просил объяснения. Что его интересовало, понял бы и ребенок: он просил показать ему хотя бы примерно то место, откуда дала залп субмарина. Кажется, не было у нас на палубе моряка, который бы не показал летчикам, где была замечена лодка. Они закружились над морем, просматривая его.
Мы уходили, а они все кружились и из пузатых бело-зеленых уток превращались постепенно в маленьких комариков. Потом внезапно два фонтана взметнулись под самолетами. Они бросили первые глубинки. Потом еще и еще! Сразу несколько белых фонтанов поднялось из воды. В упрямстве, с которым они бомбили одно и то же место, была хорошая примета. Как мы узнали позже, после разрыва первых глубинок на поверхность моря всплыло огромное пятно солярки, а потом с морского дна сперва выскочили доски, которыми враги пытались задраить пробоины, затем вырвался ослепительно яркий, ядовитого желтого цвета спасательный пояс. Еще одна потопленная лодка противника была записана на счет летчикам, которые прилетели ко мне на подмогу в открытое море.
Однако справедливость требует сознаться: когда спасли мы ребят с тральщика и «амбары» закружились над морем, мне очень страшно сделалось за судьбу «Северного ветра», который я бросил на произвол судьбы. Единственное, что меня немного успокаивало, это его ход…
5
— Ход не выдал, — согласился я с Колей Субботиным. — Четыре часа мы выжимали до двенадцати узлов. Стармех, все его помощники бросились в кочегарку к лопатам, к ломикам — шуровать, подымать пары. Как только мы поворачивали на новый галс, вода взлетала и пузырилась за кормой, словно у
Мы ворвались в пролив на полном ходу, и наблюдатели с батареи говорили мне потом: «А мы думали, это миноносец прет, — таким ходом вы шли!» Уже после мыса Прощальный туман, который пополз было с гор, покрытых снегом, разъярыжило, солнышко блеснуло нам в глаза, и дуга радуги, впервые виденной мною в таких высоких широтах, поднялась над печальным скалистым берегом, у которого серебрилась тихая бухта с бревенчатым причалом. Тут старик Варгаев закричал: «Право на борт! Стоп! Подать бросательный!» Тонкий тросик с плетеной лёгостью на конце, извиваясь змейкой, полетел к земле, которую вряд ли кто из нас думал еще хоть раз в жизни увидать. Его ловко схватил на лету какой-то грузчик в меховых унтах, подбежавший на самый край дощатого причала…
6
— Галышев — это уж когда он пришел в себя — заплакал у меня в каюте. Ходил, ходил, а потом вдруг закрыл лицо руками и заревел. Простить не мог себе, почему начал зигзаг с поворота влево, — медленно, точно размышляя сам с собой, сказал Субботин. — А второй раз я увидел слезы на его глазах, когда хоронили на следующий день двух моряков с его тральщика. Мы хоронили их на скалистом мысу, в черном, аспидном камне, рядом с могилками первых русских мореходов, открывших давным-давно этот остров и погибших здесь в одиночестве либо от цинги, либо от голода. Мы похоронили участников нашего рейса со всеми воинскими почестями. Женщины нарвали цветов — лютиков, незабудок, — мха из тундры притащили. Вы же знаете, небогатая наша северная природа…
Ну а в обратном рейсе Галышев у меня за старшего помощника шел. В одной каюте спали. Он вообще-то парень ничего, начитанный. Только деликатный чересчур. Все «пожалуйста» да «пожалуйста». А здесь не Черное море. Курортов нет. Арктика — она особенной вежливости не требует. Хотя, кто знает, быть может, его за эту самую вежливость и любят?
А. Гененко
ХРОНИКА КОРОТКОГО РЕЙСА
Рассказ
Настоящим докладываю вам, что тб/х «Кременчуг», закончив погрузку 3778 тонн груза разного (металл, трубы, шпалы, пилолес, металлоконструкции, автотехника) в порту Ильичевск и приняв бункер на рейде порта Одесса 01 октября 1973 г., в 22.30 снялся в рейс назначением…
«Теплынь, как летом!» — радовался доктор, вглядываясь в выраставшие из воды полоски суши и строения далекого порта. Семененко раньше всех переоделся для встречи властей и выхода в город: белые модные брюки и ярко-красный батник плотно облегали начинающую уже полнеть высокую фигуру парня. Плавание было хоть и недолгим, а все-таки хотелось ступить на твердую землю.
У борта на юте к доктору присоединились моряки, свободные от вахт. Их объединяло одно чувство: быстрее бы на берег.
В этот час на крыло мостика поднялся боцман, по вызову Владимира Ивановича — старпома, добродушного коренастого здоровяка.