Океан. Выпуск одиннадцатый
Шрифт:
Когда капитан Калласте вел «Каяк» в Кардифф, впередсмотрящий с бака неожиданно крикнул:
— Справа по борту перископ!
Капитан резко изменил курс судна. «Каяк» заметался среди волн. Судно спасло чудо. Туман неожиданно сгустился и прикрыл беспомощный пароход. Но несколько напряженных минут, как и тогда в Эмдене, капитан чувствовал взгляд все тех же, как серые пятна, глаз.
Прошло немного времени с тех пор, как газеты сообщили о визите начальника генерального штаба вооруженных сил Эстонии в Берлин. Его принял Адольф Гитлер.
Таллин… Таллин… Капитан резко встал, прошелся по каюте. Три шага от стола к дверям, три шага обратно. Ему было слишком тесно в этих стенах. Наверное, многие, знавшие капитана, удивились бы, увидев его нервно шагающим по каюте. Он был всегда спокоен. К этому давно привыкли его друзья и недруги. Он никогда не торопился сказать последнее слово и подолгу присматривался к людям, прежде чем дать им оценку. Чаще всего свое мнение он оставлял при себе. Но если необходимо было его высказать, он говорил все, что считал нужным, не отводя глаз. А сейчас он нервничал.
Таллин… Башня «Толстая Маргарита»… Каштаны с белыми свечами соцветий… Да, те трое вполне могли пройти под окнами его дома. Глухо простучат по старым камням тротуара сапоги и… «Зиг хайль!»
Калласте вновь сел к столу. Все последние дни радио сообщало о массовых забастовках в Таллине. Рабочие устраивали демонстрации у правительственных зданий. Надо было ждать самых решительных перемен.
Капитан часто говорил: «Я не политик. Я моряк».
Да, он был настоящим моряком. Работать Калласте начал с пяти лет. Пас гусей. Позже стал водить на пастбище коровье стадо. А как только исполнилось семнадцать, ушел из деревни.
До околицы его провожала мать. По ее рано постаревшему, изборожденному морщинами лицу текли и текли слезы. У крайних домов они простились, и он зашагал по пыльной дороге, яростно сбивая палкой придорожные лопухи. Это чтобы самому не расплакаться.
— Ю-р-и-и! Ю-р-и-и! — крикнула вслед мать. — Будь счастлив, сынок! Будь счастлив!
И Юри все-таки расплакался. Но слез его никто не увидел. Дорога петляла, кружила в светлом березняке.
Калласте поступил на парусную шхуну юнгой. Позже было немало других судов. Разных. Больших и малых. Но всегда было одно: работа, работа, работа. Роба быстро снашивалась на плечах. Он был коком, матросом. Кем только он не был! Но когда пальцы, занемевшие от работы, не в силах были удержать ручку с пером, он прислонял к переборке книгу и читал, читал… Успокоившись, брался за перо. В 1915 году, в разгар первой мировой войны, Калласте получил диплом капитана дальнего плавания. Это было почти невероятно, но было.
Он стал офицером флота. Отныне Калласте поднимался на капитанский мостик как его хозяин. С ним не всегда было легко работать. Его нельзя было провести ни в большом, ни в малом. Он знал судно от киля до клотика. Когда он обходил пароход, глаза его неторопливо рассматривали предмет за предметом, и замечания всегда были точными и властными. Но ему был хорошо знаком и вкус пота на губах.
За иллюминатором вновь прозвенели склянки. Капитан сосчитал удары. Было три часа ночи. Дождь стих. Но время от времени резкие порывы ветра забрасывали на палубу звенящие брызги, и они стучали, словно на металл швыряли горстями дробь.
Капитан вновь подумал о рабочих демонстрациях там, в Таллине. Лица, изможденные нуждой, вскинутые над головами руки… Калласте был офицером флота, но ему были понятны эти люди, вышедшие на улицы Таллина. И ему не спалось в эту ночь, потому что он думал о них.
Почти перед рассветом капитан услышал, как по палубе загремели торопливые шаги. Ближе, еще ближе. Человек остановился у дверей его каюты, нерешительно постучал.
— Войдите, — сказал капитан.
Дверь отворилась. На пороге стоял радист судна Зирк. Он сказал:
— Капитан, я принял радио из Таллина. Очень важное сообщение.
Капитан взял листок радиограммы. Косо бежали строчки: «Заслушав заявление полномочной комиссии Государственной думы Эстонии, Верховный Совет СССР постановил: удовлетворить просьбу Государственной думы Эстонии и принять Эстонскую Советскую Социалистическую Республику в СССР в качестве равноправной Союзной Советской Социалистической Республики…»
Калласте дочитал радиограмму и положил на стол. Зирк ждал в дверях.
— Хорошо, Зирк, — сказал он, — передайте вахтенному, пусть разбудит старшего помощника и попросит зайти ко мне. Команду собрать в салоне.
Судно быстро наполнялось голосами и звуками. По палубе простучали шаги, в коридорах послышались разговоры, зазвенел металл трапов. Калласте сидел не двигаясь. Он знал, что сейчас встанет и пойдет в салон. Там его встретят настороженные глаза команды. Разные люди были в экипаже «Каяка». Одни знакомы давно, по прежней службе на судах, с другими он увиделся месяц назад, приняв командование над «Каяком».
В каюту вошел старший помощник Игнасте.
— Я слушаю, капитан.
— Садитесь, Игнасте, — сказал капитан и подвинул к нему радиограмму.
Старпом взглянул на листок и, подняв глаза на Калласте, ответил:
— Я уже знаю об этом. Мне сообщил вахтенный.
Они молча посмотрели друг на друга. Пауза затягивалась. Голоса моряков все с большей настойчивостью проникали в каюту. Салон был рядом, за тонкой переборкой. Было ясно — люди взбудоражены полученной вестью.
Первым нарушил молчание Игнасте.
— Капитан, я знаю, у вас на родине дом, дающий доход…
— Да, — ответил Калласте.
— Я думаю, — сказал помощник, — новые власти отнимут его.
Калласте поднялся:
— Не время думать об этом. Свою задачу как капитан судна я вижу прежде всего в том, чтобы сохранить судно для родины.
Игнасте вытянулся:
— Вы вправе распоряжаться на борту «Каяка», как сочтете нужным.
Калласте сказал уже другим тоном: