Океан. Выпуск второй

Клименченко Юрий Дмитриевич

Телеграмма. Я не люблю телеграмм и потому не спешу ее прочесть. Они всегда волнуют. Что в ней? Горе или радость?

Я беру из стоящей на столе вазы красную гвоздику, подаю девушке.

— А это вам. Вы будете красавицей, Эльви, — таинственно, как гадалка, говорю я. — Вас обязательно похитит какой-нибудь лихой капитан с большого морозильного траулера, и вы…

Но Эльви не понимает. Она еще плохо знает русский язык.

— Айта. Ятайга! [6] — улыбается девушка и делает книксен. Так здесь принято. У калитки она садится на свой велосипед, на прощание машет рукой.

6

Спасибо. До свиданья! (эстон.).

Я медленно разрываю бумажную ленточку, читаю:

«Прошу вас принять участие перегоне навигацию этого года. Рейс Черное море — Север. Согласие телеграфируйте. Выезд через две недели. Наянов».

Вот тебе и отдых вместе с женой, без

забот, без судна и команды, без волнений! Пропадут прогулки по лесу, купание на пляже, вечерний чай на веранде и приятные беседы с друзьями, приехавшими из Ленинграда… Так мы мечтали с Лидочкой. Нет… Пойду на телеграф, поблагодарю и откажусь. Надо же, в самом деле, хоть одно лето побыть с женой…

Но ветер дальних странствий, как в юности, уже дует мне в лицо, я испытываю знакомое беспокойство, оно всегда охватывает меня перед уходом в плавание… Я срываюсь с кресла, бегу на почту. Хватаю голубоватый телеграфный бланк и, не колеблясь, пишу:

«Согласен».

Анатолий Землянский

ЛЕГЕНДЫ О ЧАЙКАХ

1 …А чайки в море не падают, Тонким плачем звеня. Чайки, свой рок почуяв, Ждут грозового дня. И, поднимаясь к тучам, Молнию рвут крылом. Пламени полмгновенья — И чайка сгорает в нем. Горсть золотого пепла Ветер уносит вдаль. В час тот еще сильнее В криках чаек печаль. И притихает море: Пепел идет на дно… Мало кому из смертных Так умирать дано. Чайки, простите, чайки. Может, обижу вас, — Только скажу: ту искру Мне бы в последний час… 2 Раненая над морем Чайка сказала чайке: «Мне не видать уж суши, И это больней, чем смерть». «Правда? — В ответном крике Слышалось удивленье. — Я до сих пор считала, Что море — наша любовь». Раненая вздохнула: «Многого мы не знаем, Многое открываем Только в последний миг. Море — простор и штормы, Скалы ж — гнездовья наши, С них мы легко и звонко В первый полет уходим. Морем мы только сыты, Скалы — рожденье наше: К ним не вернуться — горе, Худшая из смертей…» Рухнула в волны чайка. Море ее, как в саван, В пену одело быстро И затеряло в гребнях… Долго живая чайка К скалам родным летела. О, никогда так, сильно Их она не любила!..

Борис Шереметьев

МУЖЕСТВО

Нет, не жалею я о том, что жизнь мою хлестали волны, что на корабль вбегал, как в дом, что не искал дорог я ровных. Что шел, как ходят корабли, по курсам вымеренным, строгим, и тверже не хотел земли, чем палубы, летящей в ноги. …Пусть рано мужество далось, и отгоняю я усталость. Я не боюсь седых волос — мне седина в морях досталась!

Анатолий Кашеида

ОКЕАН

Опал туман и стал росой. Продрогли человек и птица. И ходит океан босой По мокрой палубе эсминца. И там и тут его следы, Заденет все, что б ни увидел: В шпигаты он нагнал воды, Забился холодком под китель, На шлюпке завернул брезент, Заставил боцмана по ходу Пройтись

до шлюпок буквой зет И клясть вполголоса погоду, — Но разглядел я на мысу Маячный кубиковый домик, И с пеленгатора росу Согнали твердые ладони; В два слова боцман уложил Слова морской своей науки, И новичок брезент на шлюпке При нем оправил, как пришил. И каждый к бою был готов На выбранном для боя галсе, И тот же океан ломался У нас на лопастях винтов!

Семен Симкин

* * *

Что утаил футляр тряпичный? Мелодии каких разлук? Пусть нам раскроет ключ скрипичный сердечный скрип, скрипичный звук. Какие тайны Страдивари в молчанье нотного крючка припрятал в стареньком футляре на взмахе тонкого смычка? Вот инструмент у подбородка, гриф, как весло, зажат в руке, и скрипка, легкая, как лодка, плывет по вспененной реке. Я вслушиваюсь, как акустик. Река впадает в океан, и музыкой ее до устья, до верфей воздух осиян. Казалось, море по колено. Ушел последний пароход. Но скрипка голосом Сирены о том отчаянно поет, что жизнь пресна без жизни личной и без любимой быт суров дел корабельных и скрипичных равновеликих мастеров.

Вадим Чернов

ОРАНЖЕВЫЙ ДЕНЬ

Повесть

«Спустись-ка в море, — уговаривала меня акула, — и ты узнаешь, что такое реальность».

Г. У э л л с, Мистер Блетсуорси на острове Ромполь.

Вначале этот день родился у берегов Аляски. Затем неяркое северное солнце встало над Камчаткой и осветило темно-зеленое Охотское море. Чуть позже наступило утро во Владивостоке, над бухтой Диомид и над заливом Америка. И лишь много часов спустя этот день начался в Белоруссии.

УТРО. БЕРИНГОВО МОРЕ

Разведывательный траулер «Аппаратчик» пришел на место поздней ночью и встал на якорь неподалеку от гигантского плавзавода, который светился сотнями огней. На нем еще не закончили работу. На его огромной палубе, освещенной прожекторами, были хорошо видны пять или шесть стропов с крабами и около них — парни в оранжевых робах из бригады подноски.

На борту «Аппаратчика» было высокое начальство — измученный долгим переходом и простуженный начальник крабофлота. А двое суток назад у него к тому же заболел зуб, и он проклинал все на свете. Он стоял на палубе траулера и, крепко схватившись руками за леера правого борта, не чаял, когда же попадет на плавзавод, где есть лазарет и зубной врач.

Море было тихое и непонятное во тьме, за низким бортом траулера журчала вода — это начинался прилив, и он медленно разворачивал суденышко по течению.

— Сейчас, Евгений Михайлович, поднимут команду резервного и спустят бот, вас заберут. Вы уж немного потерпите, — сказал начальнику крабофлота капитан «Аппаратчика», молодой и щеголеватый «морской волк».

То, что сейчас на плавзаводе поднимут матросов двенадцатого резервного мотобота и он, тарахтя маломощным двигателем, подойдет к борту траулера лишь с единственной целью — забрать начальника крабофлота, на секунду обрадовав Евгения Михайловича и наполнило его чувством благодарности ко всем, кто о нем позаботился и будет заботиться и избавит его от надоевшей боли. Но эта радость вспыхнула и тут же погасла. Евгений Михайлович подумал о матросах с резервного, которые, конечно, все сделают, но по дороге к траулеру будут осуждать его: не мог, мол, потерпеть до утра и не дал нам отдохнуть лишний час, самый сладкий час сна перед рассветом, перед началом нового трудного и длинного на путине рабочего дня. Подумал Евгений Михайлович и о зубном враче, которого тоже придется разбудить там, на плавзаводе, потому, что сказав «а», надо говорить и «б».

— Нет, — твердо сказал начальник крабофлота, — я подожду. Не так уж я болен, капитан!

Капитан «Аппаратчика» недоуменно развел руками. Он плохо знал характер высокого пассажира, но за две недели перехода усвоил крепко: на вид мягкий, интеллигентный, Евгений Михайлович не любит повторять одно и то же. И был он определенным во всем: в приказах, в привычках, в суждениях, оттого иногда казался молодому капитану «Аппаратчика» несложным, но очень умным человеком.

— Слушаюсь, — покорно ответил капитан разведчика и рысцой помчался к радисту, вспоминая свой недавний разговор по рации с плавзаводом.