Океан. Выпуск второй

Клименченко Юрий Дмитриевич

На плавзаводе, пожалуй, лучше знали Евгения Михайловича, потому что удивились, но не очень всерьез, когда он, капитан, от имени начальника крабофлота потребовал срочно спустить на воду мотобот и шлепать на нем к траулеру — забрать больного.

А Евгений Михайлович между тем велел себе забыть про сверлящую боль, проглотил еще одну таблетку анальгина и, глядя на плавзавод, на котором постепенно гасли огни, стал думать. Вот потухли на палубе прожекторы, — значит, всё, палубные работы закончились и завод поглотил остатки крабов. И срывщики панциря уже собираются спать. А чуть позже рассеются клубы пара по правому и левому борту плавзавода, где расположены гигантские барабаны с кипящей морской водой, и крабовары пойдут в свои каюты. Евгений

Михайлович мысленно представил себе тесный цех, где разбивают молотками твердые клешни; конвейеры, по которым, качаясь, движутся мириады красноватых трубочек — то, что было недавно лапами крабов; и девушек-сортировщиц, и укладчиц, и, наконец, стройные ряды блестящих баночек. Их сотнями глотают черные пасти автоклавов. Оттуда же выйдут готовые крабовые консервы, вкусные, душистые кусочки бело-розового мяса, плавающие в собственном сладко-соленом соку.

Понемногу стало сереть, приближался долгожданный рассвет. Маслянистая темная вода за бортом траулера стала приобретать очертания — горбящаяся от легкой зыби, желеобразная на вид масса от горизонта до горизонта, — бескрайняя, монотонная. По ней между плавзаводом и траулером пролегла темная, извилистая дорога. Она шевелилась, как живая. Евгений Михайлович пригляделся и понял, что это несет течение с моря на берег сотни и сотни наплавов, которые оторвались от сетей. Потом он услышал голос. Кричали с кормы, и голос был знакомый. Матрос второго класса — дневальный траулера, молодой смешливый парень, цыган по национальности, спрашивал у штурмана на мостике, сколько метров под килем. Штурман отвечал, что семьдесят, и матрос со словами: «Ловись, рыбка, большая и маленькая», стал разматывать леску. Штурман с мостика спросил:

— Так у тебя нет краба, на что ловить будешь?

— На мороженую говядину, — отвечал заядлый рыболов. — Палтуса поймать хочется.

Евгений Михайлович улыбнулся. Забавный этот цыган, энтузиаст, одним словом! По пути сюда, в Берингово море, а точнее — в южную его часть, в Бристольский залив, разведывательный траулер раз пять или шесть швартовался к рыбацким плавбазам и передавал мешки с почтой. И на каждой стоянке молодой цыган настойчиво рыбачил, но без всякого успеха. «Я ведь и в море подался, чтобы всласть ловить на уду, — объяснил он как-то Евгению Михайловичу, тараща на него свои изумительно черные глаза. — Мне меду не надо, а дай порыбачить. Занятное это дело!»

«Вот еще одна причина того, почему люди идут работать в море, — подумал тогда Евгений Михайлович. — Ничтожная как будто, смешная, но правдивая».

В крабофлоте, как, впрочем, и во многих других организациях Дальнего Востока, Камчатки и Магадана, самой острой проблемой всегда была и пока остается проблема кадров. И Евгений Михайлович не один раз задумывался над ней. Цепкий аналитический ум давно подсказал ему, что ориентир нужно держать на молодежь, которая быстрее приспосабливается к морю и которая идет в море, как правило, по причинам, на первый взгляд мелким и даже вздорным. Пусть даже так. Главное, идут молодые и здоровые люди и работают они на совесть. Их не пугают трудности, более того — привлекают. Есть возможность испытать себя, свои силы. Видят они прелесть и в «рыбацком счастье», которое так переменчиво на путине.

Евгения Михайловича встретили на плавзаводе хорошо. Не с подобострастием, как это иногда бывает, а искренне и просто. Он это почувствовал сразу, как только утром спустился с траулера на присланный за ним мотобот. Пришел не резервный, хотя послали и резервный, а рабочий, за номером «пять», где старшиной был его старый приятель. «Пятерка» опередила резервный метров на двести, и ее дружный экипаж с радостным смехом быстро, умело пришвартовал свое суденышко к траулеру.

— Михайлович! — закричал старшина несколько фамильярно, подчеркивая этим свои короткие отношения с начальником крабофлота. — Сидай, кум, до нас!

— Хлопцы, — забеспокоились между тем на отставшем резервном, — нам велено

начальство в базу забрать, а вы — айда свои вешки шукать!

Тем временем старшина «пятерки», по прозвищу Хохол, мужик лет сорока, необозримо толстый, но ловкий и чудовищно сильный, лихо взобрался на борт «Аппаратчика» и, раскинув руки, пошел, как медведь, на Евгения Михайловича. На его обветренном лице кирпичного цвета блуждала радостная улыбка.

Старшина так крепко сжал в своих объятиях тщедушного начальника крабофлота, что у того затрещали кости.

— Семеныч! — только и охнул Евгений Михайлович и тут же неожиданно почувствовал себя и здоровым и в своей стихии. Наконец он был среди людей, которыми руководил чаще всего на расстоянии, из углового особняка на улице Менжинского во Владивостоке, и которых уважал, искренне любил. — Семеныч! — еще раз повторил начальник крабофлота. — Пусти, чертяка, а то сяду в резервный…

Когда «пятерка» подошла к высоченному стальному борту плавзавода, Евгений Михайлович хотел воспользоваться, как обычно, шторм-трапом, но его не пустили ловцы, а потом наверху загудел мотор лебедки, и вниз с легким лязгом и с шипением пошли троса с крюками на концах. И гость понял, что ему решили оказать особую честь. Это называлось «с доставкой на дом», то есть наверх поднимался весь мотобот и крепился там на могучих мотобалках. После этого оставалось сделать лишь один шаг, чтобы ступить на долгожданную палубу плавзавода.

Разумеется, по своему рангу Евгений Михайлович имел право на такую честь. Он руководитель огромного хозяйства и обладал, в общем-то, почти неограниченной властью. Он это великолепно знал, но всегда страшился злоупотреблять своею властью, и над ним часто подтрунивали коллеги, начальники смежных управлений «Дальморепродукта», удивляясь его чрезмерной деликатности. Он был среди них самым молодым и по возрасту и по стажу работы. Всего несколько лет назад пришел Евгений Михайлович в крабофлот. А до этого он был отличным партийным работником и жизнь «морских людей» знал хорошо, потому что плавал в молодости с китобоями, затем был начальником отдела кадров и помполитом на старых краболовах.

Всего несколько раз в открытом море поднимался Евгений Михайлович на борт плавзаводов подобным образом. Обычно это было в тех случаях, когда он прибывал, сопровождая делегацию или более высокое, чем он сам, начальство. А когда был один, предпочитал пользоваться шторм-трапом или клеткой. Но в данном, конкретном случае инициатива исходила от самих рабочих, в глазах которых он всегда хотел оставаться прежде всего уважаемым человеком, человеком без спеси и руководящего гонора. И он решил не спорить. Ложная скромность столь же скверное качество, как и высокомерие. Лучше всегда оставаться самим собою, не умаляя и не преувеличивая своих достоинств, заслуг или чина. Так убежденно думал Евгений Михайлович. Спорить он не стал, но другу-старшине, который, пыхтя и отдуваясь, как паровоз, закреплял крюк на корме бота, тихо, с укоризной заметил:

— Шикуешь, Семеныч!

Старшина поднял голову.

— Так ты же, кум, больной, — сказал он, простодушно помаргивая выцветшими, белесыми ресницами. — Ежели иначе, то, конечно, с какой стати? Не барин, поди!

— Вот и я говорю…

— Вира! — зычно рявкнул старшина вверх, лебедчику.

Мотобот чуть дернулся и стал плавно подниматься, но в середине пути вдруг остановился. Где-то заело трос, и там, на палубе плавзавода, зашумели, суматошно засуетились.

Глядя на старшину, который стоял на корме и левой рукой держался за рубку, правой — за румпель, Евгений Михайлович с удовлетворением подумал, что на таких, как Семеныч, держится крабофлот. Он из старой, закаленной гвардии, лучший из лучших, опытный, обвеянный всеми бурями и омытый водами многих морей и океанов. И команду, как видно, подобрал себе под стать. Вот они лениво лежат, сидят, кто на носу, кто в пустых неглубоких трюмах или просто на палубе, кряжистые и добродушные, чем-то неуловимо похожие на своего старшину.