Океанский патруль. Том 1. Аскольдовцы
Шрифт:
Святые дела
Их было всего трое: Григорий Платов, Ваня Ставриди и Василий Хмыров.
Они сидели в просторной рубке «Гринвича» на деревянном диване и тихо разговаривали. Если кто-нибудь начинал говорить громко, то по всему транспорту сразу раздавалось гулкое эхо. С непривычки становилось жутко. На несколько тысяч тонн металлического гиганта приходилось всего три маленьких человека.
Освещение на транспорте не работало. Пришлось включить аккумуляторные фонари. Три тонких луча, скользя по переборкам, перекрещивались в темноте, словно прожекторы.
– Сейчас на «Аскольде» чай пьют, – говорил Ставри-ди. – В кубрике тепло, кружки звенят. Ребята рукавицы и шапки сушат…
Хмыров, поджав под себя ноги и сложив на груди руки, сидел окаменев, точно Будда.
Сказал, не пошевелившись, тихо:
– Холодно, братцы.
Платов встал, молча вышел из рубки. Освещая фонарем длинный темный коридор, он осторожно двигался вдоль ряда дубовых дверей. Где-то глубоко внизу плескалась вода.
Едва только он вошел в салон, как сразу же остановился, пораженный. Кто-то сказал ему в самое ухо:
– Джиги!.. Джиги!..
– Кто здесь? – крикнул Платов. – Отвечай!
Лучом фонаря провел по каюте. Вот портреты Черчилля, какой-то узколицей женщины, сгорбленного старика. А над головой старшины – бамбуковая клетка. В ней сидел нахохлившийся от холода черный мадагаскарский попугай. «Джиги, джиги!» – кричал он, подпрыгивая в своем кольце.
Платов шумно вздохнул.
– Ну и напугал же ты меня, – сказал он, снимая клетку с потолка. – Что же тебя хозяин не взял вместе с книгами? А, зверь божий? Молчишь…
В одном из ящиков буфета старшина нашел сыр и пачку морских галет в красивой упаковке, на которой был нарисован румяный матрос флота его величества.
– Ну вот мы и подзакусим. Пойдем, птица, к нам!..
Вернувшись в рубку, Платов отсвистел флотскую обеденную мелодию и скомандовал, как командовал каждый день на «Аскольде»:
– Команде пить чай!
Ставриди и Хмыров вскочили с дивана:
– Вот это дело!
Они открыли клетку, рассматривая диковинную птицу, но Платов сказал:
– Кто-нибудь из вас сбегайте сначала к буксиру, посмотрите, что там делается.
Хмыров ушел и вернулся через несколько минут, стряхивая с плаща снег:
– Все в порядке. Чтобы тросы не терлись на качке, я подложил под них пять матросских подушек. Все равно валяются без дела.
– Ну, тогда давайте выпьем, а то и впрямь холодно. Вот сыр, вот галеты, пьем по очереди…
Они выпили по пять глотков ледяного, захватывающего дух рому и разговорились.
– Эх, жизнь морская! – вздохнул Хмыров. – Я вот девять лет плаваю, а все не могу к морю привыкнуть. Я береговой человек, крестьянин. Сплю и вижу: солнце встает, роса на листьях, а я выхожу в поле с косою… Хорошо!
– Брось, не скули, – оборвал его Платов. – Это ты сейчас говоришь. А вернешься на берег, и тебя так потянет в море – только держись! Такое и со мной иногда бывает.
– Куда же это я попал? Ну и общество! – рассмеялся Ставриди. – Один я тут настоящий. Я балаклавский рыбак;
– Тише, – сказал Платов.
– Да ну тебя! Ты слушай, – отмахнулся Ставриди и продолжал песню:
Как добудем мы победу,Я на родину вернусь.В Балаклаву я приедуИ на Клаве той же…– Перестань! – оборвал его на полуслове Платов. – Вроде кто-то прошел по палубе. С носа на корму…
Притихли. Шумело море. Гудел ветер.
– Эх, зря песню оборвал, – сказал Хмыров.
– Ну ладно, черт с ним. Наверное, послышалось… – Платов задумался и вдруг тревожно оглядел друзей. – У вас спасательные жилеты воздухом надуты?..
– Да ты что, старшина? – накинулся на него Ставриди. – Умирать собрался?
– Нет, ребята, это я просто так. На всякий случай. – Платов слабо улыбнулся. – Пой, Ваня.
– И петь охота пропала.
– Ну, не сердись! На сердце у меня что-то тоскливо сделалось.
– Мало выпил – вот и тоскливо. – Ставриди потянулся к фляге и вдруг крикнул: – Тонем! Черт возьми, тонем!..
Платов подскочил к кренометру. Стрелка ползла в сторону, переваливая за десять градусов. Под ногами медленно оседала палуба.
«Гринвич» тонул.
Схватив фонарь, старшина крикнул:
– Живо на полубак, к буксирам. Сигнализируйте на «Аскольд»!
А сам выскочил из рубки и побежал к корме. Люк машинного отделения был почему-то открыт. Нащупав ногой трап, Платов стал осторожно спускаться вниз.
На площадке остановился и замер, сдерживая дыхание: в темной глубине корабельного днища блуждал холодный и острый луч чужого фонаря. Блеклые отсветы падали на лицо неизвестного человека, освещая нависшие на лоб мокрые пряди волос. Не замечая Платова, он висел на рукоятках громадного штурвала, и тяжелое колесо вращалось, скрипя ржавыми шестернями.
«Открывает другой кингстон», – пронеслось в голове старшины, и сразу где-то за переборкой загудело, зашлепало. Транспорт еще больше накренился на борт. Человек подошел к другому штурвалу, спокойно поставил фонарь на палубу и…
– Стой! – закричал старшина и, грохоча по железным ступеням трапа, сбежал вниз.
Человек скрылся за паровую турбину, тяжело дышал там, в темноте. Но старшина уже вцепился в штурвальное колесо и, переступая ногами по рукоятям, стал закрывать кингстон…
Рев воды за переборкой уже стихал, меньше кренился на борт тонущий транспорт, когда большой гаечный ключ, резанув воздух, разбил фонарь. Стало темно, как в могиле. Платов бросился вперед, но человек, лязгнув клинкетом, исчез в бортовом бункере. Было слышно, как он закрывается изнутри.