Океанский патруль. Том 1. Аскольдовцы

Пикуль Валентин Саввич

И два человека долго сидели так, как будто вовсе не замечая друг друга: один сушил у камина сырые носки, другой играл, и каждый думал о чем-то своем.

Но наконец раздался длительный органный пункт. Пастор выдерживал его уверенно и спокойно, не давая звуку умереть сразу. И когда орган замер, музыка еще долго витала под каменными сводами. Потом наступила тишина, стало слышно, как на портике кирки трещит на ветру флюгер…

Однорукий человек у камина спросил:

– Это что было, пастор?

– Это из Баха. Двенадцатая месса. Я вам ее уже играл однажды, херра Дельвик.

Дельвик сказал:

– Это

очень величественная музыка, пастор. Но она напоминает мне средневековую готику. Кажется, композитор создавал ее для того, чтобы доказать человеку все его ничтожество и подавить его этой своей грандиозностью. Впрочем, – закончил он, – слушал я ее с удовольствием. Я вообще люблю, Руальд, слушать вашу игру…

Опять молчали. Трещал флюгер. Со свечей капал воск. Руальд Кальдевин, перебирая ноты, задумался.

– Скажите, Сверре Дельвик, – не сразу спросил он, – вы не боитесь бывать в моем доме?

– Нет.

– И у вас никогда не возникает подозрений, что я могу вас выдать немецким властям?

– Никогда. Вы никогда не сделаете этого, пастор.

– Но почему вы так уверены во мне?

Раскаленный уголек выкатился из-под решетки, задымил на полу. Сверре Дельвик бросил его обратно в камин.

– Я знаю, пастор, – сказал он, – вы любите Норвегию, любите свой народ, и вы никогда не выдадите человека, который борется за освобождение этого народа… Да, – продолжал Дельвик, с минуту подумав, – мы можем быть не согласны во многом, ибо я коммунист, а вы… Но я хочу сказать не об этом. Сейчас нам, пастор, не время заниматься разрешением спорных проблем: каждый честный норвежец должен драться с наци, невзирая на то, к какой он партии принадлежит и верит он в Христа или нет!.. Вот потому-то, дорогой пастор, я вижу в вас не только лютеранина, но и бойца Норвегии.

Руальд Кальдевин, словно отвечая каким-то своим мыслям, сказал:

– Вы смелый человек, херра Дельвик.

– Вы так решили, пастор?

– Да, я так решил, и вот почему…

– Почему же?

– Коммунистическая партия Норвегии была разгромлена немцами в августе тысяча девятьсот сорокового года. С тех пор прошло три лета, наступает четвертая зима. Ваши товарищи в тюрьме, часть их ушла за море, а вы остались в Норвегии, вместе с народом…

– Это мой долг, пастор, но никак не доказательство моей смелости.

– Обождите, Дельвик… Вы не были солдатом, тем более – офицером. Но когда немцы высадились в Нарвике, вы сели в поезд и поехали на север, чтобы участвовать в бою. Вот вы бываете в моем доме, в доме человека, который всем своим существованием пытается доказать, что в мире есть бог. Вы же, коммунист, отрицаете это. И вы не боитесь меня, мало того: вы еще и верите мне. Это что – риск?

– Нет, пастор. Гораздо рискованнее ходить по улицам Христиании без руки, потерянной под Нарвиком, и с лицом, которое знакомо многим по партийным диспутам. Ваш дом – находка для таких, как я. Разве немцы догадаются, что в доме пастора, столь уважаемого ими, и… И вдруг!..

– Тише, – прервал его Руальд. – Они идут.

– Погасите свечи и не волнуйтесь, я никогда не подведу вас, мой друг…

Отдернув штору, Сверре Дельвик выглянул в окно. По улице проходил немецкий патруль.

– Их что-то сегодня очень много, пастор. Когда я входил в город, они патрулировали на южных окраинах. Как видно,

наци чем-то встревожены.

– И не напрасно, – ответил пастор, снова зажигая свечу. – Недавно мимо нашего города прошла группа русских разведчиков. Их прижали к скалам, и говорят, что один из них теперь блуждает где-то в окрестностях. Тетка Соня, что возит молоко на ферму, видела его вчера возле дороги. Он стал что-то просить у нее на ломаном норвежском языке, но она испугалась и нахлестнула лошадей. Теперь, пока его не поймают, немцы не успокоятся.

Дельвик нахмурился, и если бы его сейчас увидел Хорст фон Герделер, он сразу бы признал в нем того человека, фотографию которого ему показывал эсэсовец.

– Мне кажется, – сказал Дельвик, – что этот русский погибнет, если не уйдет отсюда. Слишком опасный район. Хорошо бы помочь ему. Но как?

– Они его никак не могут поймать. Комендант города даже объявил премию за его поимку – десять килограммов кофе. Приказы об этом висят на всех заборах.

– Их еще не посрывали?

– И не надо, Дельвик… Я часто думаю о другом: какой позор для нас, для норвежцев, что мы только сейчас начинаем смотреть на Россию по-иному! Я сам долго верил, что в Советах секундомеры делаются из елок, люди носят на ногах лапти, набитые сеном, а курят осиновые листья и спят на березовых вениках…

Сверре Дельвик натянул громоздкие боты, замотал шею толстым шарфом.

– Вы часто сейчас читаете проповеди, пастор?

– Это зависит от паствы. А паства зависит, как ни странно, от угля: когда в кирке тепло – прихожане становятся богомольнее. Но немецкий комендант уже разгадал эту закономерность. Он дает мне уголь и дает тему для проповеди!

– Это смешно, – спокойно, без тени улыбки, заметил Дельвик. – И очень похоже на немцев…

– Это не только смешно, но и грустно… Кстати, – напомнил Руальд Кальдевин, – завтра я опять получу уголь. Мне велено прочесть проповедь, в которой я должен призвать прихожан помочь егерям выловить этого русского.

– Опять русский! – задумался Дельвик. – За голову человека – десять килограммов кофе. Вот идиоты!.. Вы будете читать эту проповедь, пастор?

– Я решил… прочесть. Сейчас объясню – почему. Самое главное – это то, что помогать егерям в поимке русского никто не будет. Во-вторых, на никелевых рудниках снова обвал, погибло много горняков. Инженеры давно предсказывали эту катастрофу, но немцы заставили продолжать разработки, хотя там давно сгнили крепи. И третье – то, что немецкая субмарина недавно утопила рыбацкую иолу, которая якобы ловила рыбу в запретном районе моря. Таким образом, проповедь читать можно.

– Правильно рассудили, пастор. – Сверре Дельвик встал. – Я ухожу, – сказал он. – Пойду писать самую популярную букву норвежского алфавита. Прощайте, пастор!..

– Прощайте, мой смелый друг!..

* * *

Никонов крался вдоль забора, держа в руке шкурку лисицы. Голод и холод гнали его к теплому жилью. На что он надеялся, он и сам не знал толком. Рыбные консервы с маркой «Сделано в Норвегии», которые он украл у немцев, оказались пересыпанными толченым стеклом, – хорошо, что заметил вовремя. И хотя голод не был утолен, но теперь к этому гнетущему ощущению примешалось бодрящее чувство надежды, – значит, и здесь все-таки есть друзья, только как их найти?