Оккупация
Шрифт:
– Министр обороны… Маршал Малиновский.
Михаил остановился и разглядывал меня с ног до головы.
– Ты что это – серьёзно?..
– Да, сам министр! Так и сказал: «Хочешь в армию? Пиши рапорт. Майора дадим».
Михаил даже отступил от меня на шаг, будто я представлял для него какую опасность. Глянул на меня, потом на Надежду, потом снова на меня. Заговорил строго и даже каким-то не своим голосом:
– В уме ты или съехал малость. Послушал там профессоров в институте и стал заговариваться. Ну, что ты несёшь? Какой министр? Да где это он с тобой мог беседовать – во сне
Михаил вздохнул глубоко, прошёлся возле нас с Надеждой, головой покачал:
– Теперь я вижу – не зря тебя из армии турнули. Ладно, пошли, а то нас уже ждут, наверное.
Подхватил под руку Надежду, пошёл быстрым шагом. Я хотел рассказать ему, как и при каких обстоятельствах я встретился с министром обороны, но такое высокомерие друга, его нежелание даже вникнуть в смысл моего сообщения обидело, и я махнул рукой, решил ничего не объяснять, а оставить его в этом заблуждении. «Пусть думает, что я такой уж враль. Господь с ним!» И я спокойно шагал сзади.
К счастью, инцидент этот в некотором роде разрешился, и самым неожиданным образом. В квартире Михаила мы застали тех же его друзей, которых однажды встретили у него и с которыми у меня сложились не очень-то хорошие отношения. Помнится, я что-то сказал им крамольное и они косились на меня и недоумевали, как это у Панова, такого важного и ответственного человека, такой несерьёзный друг. Михаил и на этот раз, как бы забегая вперёд, предупреждал друзей о моих возможных крамольных рассуждениях. Кивая на меня, говорил:
– Он у меня либерал, чуть ли не анархист, – и вот докатился: студентом стал. Вся жизнь под откос пошла, семью на стипендию посадил.
И – ко мне:
– Сколько тебе платить будут?
– Двести двадцать. На хлеб хватит. И картошку будем покупать. Правда, уж есть её придётся без масла.
– Вот! А всё твой либерализм. Сам не знаешь, чего ты добиваешься.
Расселись за столом. Яства тут были самые изысканные: белая рыба, сёмга, минога, и мясо холодное. И разные заливные блюда. А уж что до вина – целый гастроном! Все были веселы, предвкушали такой пир, который не во всяком ресторане можно устроить.
Речи следуют восторженные: поздравляют, предрекают ещё и не такой взлёт по службе. Кто-то сравнил Михаила с Ермоловым, а кто-то с Наполеоном. Никто, конечно, не заикнулся о том, что во время войны Панов хотя и воевал хорошо, но дальше капитана не пошёл. Это уж потом, когда стал личным лётчиком Ворошилова, а затем Георгиу Деж и Петру Гроза – тогда на его плечи быстро полетели звёзды. В три года до подполковника дошёл.
Я вспоминал свою службу. На войне она не гладко протекала, трудно складывалась. Был лётчиком, а потом из-за нехватки самолётов в артиллерию перевели. А тут хотя и скоро командиром отдельного подразделения стал, то есть батареи, но со званиями не везло. Разные чрезвычайные происшествия, словно палки в колёса, летели. И звания и награды из-за них откладывались. Впрочем, орденов и медалей я имел не меньше Михаила. А уж что до карьеры, он, конечно, под небеса взлетел.
– О чём вы задумались? – неожиданно спросил меня сидевший рядом генерал-майор авиации. Я по прошлой встрече помню, что он был каким-то крупным политическим работником в лётных войсках Московского округа.
– Вспомнил детство наше в Сталинграде. У меня-то и тогда жизнь не ладилась, а Михаил – он, слава Богу, в хорошей семье рос и сам был отличником в школе и комсомольским активистом. Я рад за него. Он со своими способностями и генералом, таким вот как вы, скоро станет. Дай-то Бог!
– Вы Бога часто поминаете. Верите что ли?
– Верь не верь, а без Бога-то, наверное, ничего бы и не было.
– Иван! – вдруг рявкнул Михаил. Он услышал наш разговор о Боге и решил меня приструнить. – Ты опять за своё. Ну, какой Бог! Что ты ещё мелешь!..
Генерал ему возразил:
– Нет, Михаил, сейчас многие люди о Боге задумываются. Меня вот как судьба тиснула, я тоже подумал. Ну, сам посуди: мне сорок два года, а меня вот тоже, как его, – за борт. Ты-то нас не поймёшь. Недаром говорят: сытый голодного не разумеет. Сам же ты сказал Ивану: семью на стипендию посадил. А у меня вот и стипендии не будет. Мне-то поздно идти в институт.
– Будет вам пенсия! Генералам всем пенсию дают.
Наступила тишина: неловкая, тягучая. Речи высокие вдруг смолкли. Я понял: генерал тоже попал под демобилизацию. Мне стало его жалко. Наклонился к нему:
– Вы хоть место себе присмотрели? Куда отступать будете?
– Нет у меня позиций для отступления. Я как тот беспечный командир: наступал, не оглядываясь. Не думал, что судьба подставит мне ножку. Ездил в Монинскую академию, просился на кафедру истории партии, – сказали, что опыта преподавательской работы нет. А преподавателем я, конечно бы, сумел.
– А вы Степана Акимовича Красовского знаете?
– К сожалению, не знаю. Хотел к нему обратиться, да мне отсоветовали. Сказали, что такими делами он не занимается.
– Я знаю маршала Красовского. Может, позвонить ему?
– Иван! – снова рявкнул Михаил. И подскочил как ужаленный, подошёл к нам. Говорил мне тихо, но так, что все слышали:
– Опять понёс! То он с министром говорил, а теперь вот маршал Красовский!
И – к генералу:
– Павел Петрович! Не слушай ты его. Чёрт знает, что с ним происходит: то ли свихнулся, то ли так неумно балагурит? – И вновь ко мне: – Иван! Уймись. Такими вещами не шутят. У человека горе большое, карьера кверх тормашками летит, неизвестно, как жизнь устраивать, а ты – скоморошничать.
– Да почему же скоморошничать? Генералу нужна помощь маршала Красовского. Я позвоню ему, попрошу об этой помощи.
Михаил всплеснул руками и вернулся на своё место. Смотрел на меня как на сумасшедшего. А я повернулся к генералу:
– Пойдёмте на кухню, я позвоню оттуда маршалу Красовскому.
Генерал встал, и с нами поднялись вес мужчины, и вслед за нами пошла Клава, жена Михаила, и с ней Надежда. А я позвонил Красовскому. Ответил мне майор, референт маршала. Я с ним поздоровался и попросил соединить со Степаном Акимовичем. Он тут же это и сделал.